Свечка. Том 2
Шрифт:
Смерть поймал твой взгляд и вновь словно прочитал мысли:
– Ты знаешь, Жек, с тех пор, как я его к себе взял, на мою расплющенную харю никто не смотрит. Все – на него.
Он перевел взгляд на Ванюшку.
– Да ты не обижайся, сынок, мужчина должен быть чуть красивей обезьяны…
И вновь к тебе:
– Но какая истина вдруг нарисовалась: найди страшней себя – и будешь красавцем. А?! – Федька обвел всех горделивым взглядом, ожидая похвалы за такую значительную мысль.
– Найди глупей себя –
– Найди бедней себя – и будешь богатый, – подключились тамбовские.
Кажется, все были готовы развивать Федькину мысль, но он их остановил.
– Ну, а ты чего, сынок, скажешь?
Белый негр подумал и, помедлив мгновение:
– Чем хуже, тем лучше!
Федька аж подпрыгнул на месте так, что на столе звякнули стекло и металл, а у стен глухо отозвалось дерево гробов.
– Чем хуже, тем лучше! Во дает! – радостно согласились волгари и волки.
Федька притянул тебя к себе и, смеясь, прокричал в лицо:
– Нет, ты понял?! Он у меня парень непростой! Иной раз такое завернет – хоть стой, хоть падай! Русский негр, я же говорю… А представляешь, когда я его забрал, не умел ни читать, ни писать…
Ты посмотрел на Ванюшку и подумал с надеждой: «А может, он все-таки не вешал кошек и не убивал собак? – и, переведя взгляд на Федьку, продолжил свою мысль: – А он не отравил Фру-Фру?»
– А ты, Рот, все такой же добренький, – глядя на тебя так, словно желая забраться тебе в мозги, озабоченно проговорил Федька.
«Нет, наверное, все-таки отравил», – простился ты со второй половиной своей надежды и сердито приказал про себя Федьке: «А теперь скажи: “А надо быть злым!” Как раньше говорил, скажи!»
Но Федька молчал, и тебе стало стыдно.
Правда, ненадолго.
– А надо быть злым! – выкрикнул его приемный сын слышанные от отца слова, и Федька и все его церберы засмеялись.
– Правильно, Ванек! Молодец! Знаешь, как он меня называет? Папа русский! Есть папа римский, а я папа русский! Это не я, он сам придумал. Ну, а читать-то еще не разучился?
Федька взял твой словарь, мотнул головой, вновь удивляясь его весу, и протянул своему названому сыну.
– Чего читать? – спросил тот, после недолгого веселья на глазах грустнея.
– Что на обложке написано?
Белый негр вперился мутным требовательным взглядом в черную обложку.
От напряжения лупатые его глаза еще больше выкатились, рот приоткрылся и губы отвисли.
Кто-то сдавленно засмеялся, но Федька поднял над головой кулак и сделалось тихо.
– Большой… – с трудом справился Ванюшка с первым словом.
– Та-ак… – улыбаясь, по-отцовски одобрительно кивнул Федька.
– А-а-ат… а-а-ат… – второе слово никак не поддавалось.
– Ну, давай, давай, – подбадривал его названный отец.
– А-атести…
– Атеистический! – не выдержав, засмеялся и прокричал Федька.
– Атеистический, – бездумно и торопливо повторил Ванюшка, вытирая со лба пот.
– Последнее давай!
– Слова… слова… Большой атеистический слова! – закончил свое чтение Ванюшка и облегченно выдохнул.
– Не слова, а словарь, эфиоп твою мать! – весело ругнулся Федька и посмотрел на тебя: «Ну как?»
Ты опустил глаза. Стало не только стыдно, но и страшно.
– А что такое атеистический? – спросил Ванюшка, не обидевшись на эфиопа.
– Видал? – вновь обратился к тебе Федька. – Интересуется… Есть, сынок, такая наука… Атеизм называется. Самая простая из наук. Бога нет, и всё… Между прочим, я за нее пятерку получил, вот дядя Женя не даст соврать. Правда? – Он посмотрел на тебя вопросительно, но ты не стал подтверждать эту информацию, хотя бы потому, что не помнил этого, ты, кстати, не помнил и своей оценки по научному атеизму, хотя, скорее всего, была тройка…
Между тем Федька не поленился подняться, взял из Ванюшкиных рук словарь, снова плюхнулся в продавленное кресло и, открыв обложку, вслух прочитал:
– «Под редакцией академика И. И. Басса. Члены редакционной коллегии: Канцеленбоген, Рукенглаз, Коган, Хавкин» – четверо. А пятый, конечно, Иванов, хотел бы я посмотреть на этого Иванова, а, Рот? – многозначительно подытожил Федька, и в этот момент ты понял – после удара лошадиным копытом в лицо твой студенческий полудруг изменился внешне, но его нутро осталось прежним, и, глянув на него строго, попросил:
– Не называй меня Рот.
Федька даже вздрогнул, настолько неожиданна и тверда была твоя просьба, не просьба даже – требование.
Он поднял руки, словно сдаваясь, и, превращая все в шутку, пообещал:
– Базара нет. Слушай, Жек, я иногда думаю, глядя на этого гоблина, может, это наш Мустафа намусорил, его черного шланга дело?
Ты пожал плечами, считая недопустимым в присутствии ребенка говорить о его гипотетическом отце, тем более в таком тоне и терминах.
– А помнишь, как мы по улице маршировали? – еще больше оживился Федька. – Я, ты, Гера твой, а Мустафа шел и командовал: «Шире шага! Нога – рука! Шага – шага!» Помнишь?
Ты помнил, очень хорошо помнил ту пьяную глупую сцену – почему-то никогда ее не забывал, – и, смущенно улыбнувшись, кивнул.
– А помнишь, как напьется он, Мустафа, и плачет: «Ох, обрусел я, обрусел!» – продолжил предаваться веселым воспоминаниям юности Федька.
Он хохотнул и тут же остальные заржали – тамбовские, астраханские и прочие. Они наверняка слышали эту историю, но с удовольствием услышали еще раз – она им не только нравилась, но и льстила.
Один Ванюшка не смеялся.