Свечка. Том 2
Шрифт:
Последним зараза смеха настигла водителя – это был грузный грузин в сванской шапочке на большой и круглой, как школьный глобус, голове. Здоровенный дядька, он смеялся тоненько и высоконько, словно застенчивый ребенок.
Как все водители с Кавказа, он вел машину резко, а под воздействием его смеха ваша «газель» еще больше стала дергаться, повизгивая тормозами, и опасно вихлять задом, словно смеялась.
Первым начав, ты первым и закончил и некоторое время смущенно посматривал на тех, кто никак не мог остановиться, последним успокоился грузин
– Мужик, а ты почему смеялся? – У него был сильный акцент.
Ты задумался, не успев задать себе этот очевидный вопрос, и, пожав плечами, объяснил:
– Иры.
– Что?! – удивился и обрадовался грузин, сотрясаясь нутром.
– Иры, – повторил ты и хмыкнул, чего оказалось достаточно, чтобы тот вновь засмеялся радостным и счастливым детским смехом.
А тебе вдруг стало совсем не смешно.
«Иры» – неказистое это слово, из имени собственного сделавшись нарицательным, схватило вдруг своей гадкой трехпалой лапой за горло и сдавило до обидного удушья. – Иры, все-таки Иры…
Если они видели в окно, как ты перепрыгивал через детские качели, перемахивал через песочницы, как воткнулся в дверь маршрутки, то наверняка уже позвонили в милицию, и скоро вас остановят, под вой сирен выволокут из салона всех, кто только что здесь смеялся, и под дулами автоматов уложат на асфальт, высматривая, высчитывая, выискивая тебя…
«А может, и не позвонят, скорее всего, не позвонят – не станут проститутки вместе с клиентом в милицию звонить, если ничто им не угрожает, а чем я им угрожал?» – думал ты.
В последний раз вспомнив произошедшее, ты уже не засмеялся, а горько усмехнулся: Даша оказалась Оксаной, а вообще-то Ирой, – твой закон всемирного непонимания, он же закон понимания, и тут сработал, что ж – лучше поздно, чем никогда, и уже не важно, какой ценой…
Простившись со всем своим прошлым, отвязавшись от него наконец, оторвавшись окончательно, ты вернулся в настоящее и тут же с досадой обнаружил, что на правой ноге нет ботинка.
Совсем нет.
Холодная и мокрая ступня давно ощущала ребристость резинового коврика, и ты понимал, что что-то не так с подошвой, возможно, она оторвалась во время бега и улетела, но, как теперь стало ясно – улетела она вместе с ботинком.
Ты наклонился, разминая и согревая окоченевшую ступню, и попытался вновь засмеяться, но уже не вышло, даже улыбка не появилась на расстроенной физиономии.
Иногда в той прошлой жизни (причем довольно часто) тебе снился один и тот же всегда смущавший тебя сон: ты идешь по улице голый.
Или стоишь на площади – голый же.
Людей много вокруг, и пока никто не обращает на тебя, голого, внимания, но вот-вот увидят, обратят внимание, станут показывать пальцами, стыдить, укорять, смеяться, и – сжималось сердце от безысходного стыда и отчаяния, и какая же радость охватывала, когда, наконец, просыпался – это был сон, сон!
А вот теперь – явь.
Правда, ты не был голым, но
Нет, отсутствие ботинка гораздо хуже, чем отсутствие берета: все планы этого дня мгновенно рухнули, все смыслы его обессмыслились.
Ты не знал, что теперь делать, и потому ничего не делал.
Ты проехал по маршруту трижды, всякий раз платя за проезд.
Водитель все больше мрачнел и все чаще поглядывал на тебя в зеркало заднего вида.
Кажется, ты вызывал у него раздражение, впрочем, и он у тебя тоже.
Ты даже позволил себе то, чего не позволил бы ни в какой другой ситуации – подумав: «Вчера был водитель армянин, сегодня грузин, где же наши русские водители?» (Тут мне так и хочется воскликнуть: «Ай-ай-ай, Евгений Алексеевич!» – но не стану, промолчу, и не в таких ситуациях подобные постыдные мысли себе позволял.)
В четвертый раз грузин не поехал обратно по знакомому до боли маршруту, а, не развернувшись, направил «газель» вперед.
И перед этим, когда вы остались в салоне вдвоем, спросил, мрачно глядя в зеркало заднего вида:
– Так и будешь тут сидеть?
– Так и буду, – мрачно же ответил ты.
– Ну и сиди! – обиженно проговорил водитель и нажал на газ.
Спустя некоторое время вы въехали в открытые ворота какого-то заброшенного завода и остановились внутри большого гаража, где стоял десяток таких же, как ваша, стареньких, раздолбанных беспрерывной эксплуатацией «газелей».
На крашенных белым кирпичных стенах гаража осталась нетронутой наглядная советская агитация: оптимистично и ободряюще смотрели на тебя рабочие в бледно-голубых комбинезонах и бледно-розовых защитных касках.
Грузин открыл дверь салона и с прежним мрачным видом то ли приказал, то ли попросил:
– Выходи пока…
Ты вышел и остановился напротив, поджимая необутую ногу.
Грузин сочувственно улыбнулся:
– А я видел, как ты ботинку терял… За тобой гнались, да?
Ты задумался, как получше сформулировать ответ, но не найдя в себе для этого сил, согласился.
– Гнались, да…
– Украл? – тихо спросил грузин и указал взглядом на книгу у тебя под мышкой.
– Почему украл? – не согласился ты. – Подарили. Автор подарил. Тут надпись дарственная.
– Кто? Бог? Бог подарил? – прошептал грузин и улыбнулся.
– Почему бог? – не понял ты и смутился.
– А это разве не Библия?
– С чего вы так решили?
Теперь грузин смеялся одними глазами.
– Бежит – ботинка теряет, а книгу не бросает. Большую книгу, Я подумал: Библия, Библию украл… А он говорит – автор подарил. Кто автор? – И засмеявшись высоконько, как смеялся в «газели», погрозил тебе пальцем. – Ладно, пошли…
И вот – маленькая дверь в стене, правда, не железная, а фанерная. Грузин решительно открыл ее, и в лицо ударило теплым, густым, нагретым электричеством воздухом. Сильно пахло мазутом, несвежим мужским бельем, дешевым куревом и лапшой «Доширак».