Сверхъестественная любовь
Шрифт:
— Что ты там делаешь? — спросил он.
— Кое-что проверяю, — ответила она.
— В таком случае, — сказал он и провел рукой по ее бедрам, — я тоже кое-что проверю.
Беседка представляла собой восьмиугольное строение, где вдоль семи стен тянулись деревянные диванчики. Диллон опустил Ноилани на красно-белые подушки, уложенные на диванчике напротив входа.
— Замечательно, — насмешливо сказала она, изображая испуг, — сначала девушкой воспользоваться, а потом ее бросить.
Диллон сбросил туфли,
Ноилани следила за его движениями огромными блестящими глазами.
— Мы сейчас займемся этим,да?
— Да, — ответил он, сел рядом с ней и принялся снимать с нее одежду, что оказалось несколько труднее, чем он думал, особенно когда розовый кружевной лифчик зацепился за цепочку на шее.
— Не дергай, — сказала она, — порвешь.
— Лифчик? — спросил он и вдруг понял, о чем она говорит, когда увидел кулон. На груди Ноилани, четко выделяясь на белой коже, висела крошечная головка лошади, вырезанная из дерева коа. — Ты хранила мой брелок? Все эти годы?
— Ведь его сделал ты, — сказала она. — Больше у меня ничего не осталось на память.
— Но ты думала, что я забыл о тебе. И должна была меня ненавидеть.
Она серьезно и торжественно покачала головой:
— Я всегда тебя любила. А ты меня ненавидел?
— Хотел ненавидеть, — честно признался он, — но, как только увидел тебя в «Трилистнике», сразу понял, что ничего у меня не вышло.
— К счастью для меня.
— К счастью для нас обоих.
Он начал ее целовать, сначала нежно, затем с возрастающей страстью. Потом они занялись любовью, сплетая тела то игриво, то страстно, а когда оба, утолив страсть, лежали рядом, наслаждаясь воспоминаниями, Диллон повторил: «К счастью для нас обоих».
Ноилани серьезно взглянула ему в лицо, по которому пробегали тени от раскачивающихся пальм и цезальпиний.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Я тоже тебя люблю. — Он провел пальцем по ее полной нижней губе. — Почему ты на меня так смотришь?
— Не могу понять, зачем она это сделала. Моя бабушка. Отправила меня в интернат, перехватывала твои письма. Должно быть, она понимала, в каком аду я жила. А я-то думала, что она меня любит. — Ноилани помолчала. — Может быть, она потому и покончила с собой… чтобы загладить свою вину?
— Нет. — У него сжалось сердце, когда он увидел выражение ее лица. — Я знаю, о чем ты думаешь, и все же ты ни в чем не виновата.
— Тогда почему? Почему она покончила с собой?
— Не знаю, — признался он. — Может быть, мы никогда этого не узнаем, но… — он встал с диванчика, — осталось осмотреть еще три четверти чердака. Вдруг мы там найдем что-нибудь.
— Может быть. — Ноилани села. — Ой! — внезапно вскрикнула она, отдернув руку, на которую только что оперлась. По ее ладони стекала струйка крови.
— Что случилось?
— Нет. У меня рука провалилась между подушек. Наверное, я зацепилась за гвоздь.
— Дай я посмотрю.
Ноилани, держась за пораненную руку, отодвинулась в сторону, и Диллон поднял подушки, чтобы осмотреть диванчик.
— Вот черт! — сказал он.
Между досками торчала еще одна слеза Пеле, на этот раз острая как бритва.
Ноилани побледнела так, что Диллон испугался: вдруг она упадет в обморок?
— Это… эт-то должно что-то означать… — запинаясь, еле выговорила Ноилани.
Внезапно Диллона охватила ярость.
— Да, кажется, кто-то затеял с нами грязную игру.
Нахмурившись, Ноилани стала внимательно разглядывать камешек.
— А может быть, это и есть ключ к разгадке, — через некоторое время сказала она. — Может, нам следует заглянуть внутрь.
— Ты о чем?
— Нужно заглянуть внутрь дивана. Смотри, здесь доски поднимаются, а под ними что-то вроде ящика, чтобы складывать туда подушки, когда идет дождь, — объяснила она. — Давай посмотрим, вдруг там что-то есть? Может быть, слеза для этого и воткнулась, чтобы дать нам подсказку.
Ноилани встала, откинула подушки и подняла крышку диванчика. «Пусто», — подумал Диллон, как вдруг заметил небольшой конверт, затиснутый в самый угол ящика. Он протянул руку, чтобы взять его, однако Ноилани стояла ближе и успела взять его первой. Она осторожно вертела в руках кремовый конверт, словно боялась увидеть на нем следы крови.
— Бабушкино почтовое отделение, — сказала она. — И ее почерк.
«Ноилани» — было написано на конверте. И больше ничего.
«Всю свою жизнь я потратила на то, чтобы делать добро своим любимым, и потеряла их всех, одного за другим. Всех, кроме тебя, моя дорогая внучка, но даже ты не избежала моих „благодеяний“. Много лет назад, когда я увидела, как ты целуешься с парнем по имени Макуа, я страшно испугалась и отправила тебя подальше от дома. Я боялась, что этот мальчишка разрушит твою жизнь и разобьет тебе сердце, а оказалось, что это сделала я. Ты думала, что он тебя бросил. Нет, это было не так. Это я сделала все, чтобы ты больше о нем не вспоминала. Пожалуйста, не сердись на меня. В то время мне казалось, что я поступаю правильно.
Потом я пыталась спасти своего брата, и что же? Результаты оказались еще более трагичными. Мои попытки руководить его жизнью привели к тому, что он опускался все ниже. В конце концов его беспечность стоила ему жизни.
И все же моей величайшей ошибкой было то, что я оставила Гонолулу и моего Джона в декабре сорок первого года. Как всегда, стремясь совершить одно из своих „благодеяний“, я забыла о своем горячо любимом муже и упустила те несколько дней жизни, которые мы могли бы провести вместе.