Свержение ига
Шрифт:
Когда по приказу Ахмата стражники начали сгонять в центр площади всех, у кого были лук или стрелы, Матвей и Василий были уже далеко.
— До последнего часа не думал, что удастся твоя задумка, — признался Василий, тяжело переводя дух.
— А я не верил, что ты в эту титягу попадёшь, — ответил ему Матвей.
У ворот дома их встретил Демьян. Увидев улыбающиеся лица, он не стал ничего спрашивать, только протянул им навстречу белого голубя:
— От Сёмки нашего привет с нижней дороги прилетел. Обещается к завтрему быть здеся. Так что пора тебе, Матвейка,
И покатилось у них дело легко и радостно, как по ровной уклонистой дороге. Утром на пороге Демьяновой бани выросла огромная тень.
— Семён! — обрадовался Матвей. — С чем возвернувшись? Сладилось ли дело?
Тот тяжело повёл красными от бессонницы глазами, молча шагнул к бадейке и жадно припал к ней.
— Чего же ты молчишь? — не выдержал Матвей.
Семён поставил бадейку, неторопливо вытер губы и махнул рукой:
— Сладилось! — Потом так же неторопливо полез на полок.
— Что значит — сладилось? Где караван?
— А то и знацит, цто разграбили караван.
— Как разграбили?
— Обнаковенно как, — пожал плечами Семён. В его памяти промелькнула картина ночной резни, которую он наблюдал из своего тайного укрытия. Татары напали на караван, когда тот готовился к мирному ночлегу. Стоянка вмиг огласилась лаем, ржанием, криками верблюдов, руганью и предсмертными ногтями. В отблесках костров мелькали искажённые страхом лица. Осмелившиеся сопротивляться были тотчас же лишены жизни. Та же участь постигла утаителей своего добра. Одного обезумевшего купца, проглотившего несколько дорогих каменьев, тут же вспороли, как тюк с товаром. Другого, пытавшегося закопать несколько золотых поделок, воткнули головой в землю и пригвоздили к ней копьём. Пощадили только немедленно вставших на колени и склонивших головы. Семён помолчал, что-то припоминая, и добавил: — Обнаковенно как: по-татарски.
— А наш-то купчина цел?
— Целый, его щас к мухтасибу доставили.
— Ну?
— Цто — ну? Двое суток не спамши...
Через час Матвей стоял перед мухтасибом.
— За свининкой пришёл? Сичас пожарим мала-мала — и отдай надо. — Мухтасиб зазмеил улыбку.
— Зачем жарить?! — возмутился Матвей. — Мне купчишка живой нужен и неповредимый! Аль забыл наш уговор? Моя лечеба с ложью силу теряет, гляди, опять занедужишь.
— Не нада опять! — испугался мухтасиб. — Забери свой Вепирь.
— Письмо с тобой? — спросил Матвей, когда к нему подвели побитого человека в изодранной одежде.
— Куды там, тотчас отобрали! — ответил тот, плохо ворочая языком.
— Отдай письмо, господин! — обратился Матвей к мухтасибу. — Опять уговор ломаешь?
— Зашем ломаешь? Говорил вернуть Вепирь? Бери! Говорил вернуть Вепирь с письмом? Нет! Тада не бери!
— Так я всё дело за-ради этого письма затеял. Выходит, ты меня за мою лечебу ещё и обокрал!
— А зашем тибе письмо?
Матвей доверчиво наклонился к мухтасибу:
— Говорил мне один человек, что братья-царевичи супротив Ахмата крамолу затевают и будто в письме про это прописано. Так если
Мухтасиб подумал и бросил Матвею звонкий мешочек:
— Вот тибе за письмо! — Он поколебался и бросил ещё один, помельче: — Вот тибе за молчание! А пиред хан я за тибя скажу. Коль не дурак — станешь уртак. — Он громко засмеялся вышедшей складнице.
Ещё через час мухтасиб стоял перед Ахматом, склонившись в глубоком поклоне.
— Великий хан! Мои люди перехватили письмо к царевичу Муртазе от его нечестивого брата Латифа. Из письма следует, что братья хотят захватить трон Большой Орды, когда ты пойдёшь походом на Москву.
— Ты в своём ли уме, мухтасиб?! — вскричал хан.
— Я бы с радостью обезумел, если б это помогло стать моим словам ложью. Погляди сам! — Мухтасиб подсеменил к Ахмату и, не разгибаясь, протянул ему свиток.
Ахмат внимательно осмотрел его и остановил взгляд на печати.
— Тамга настоящая, Махмудова, — проговорил он. — Это ведь её стащил Латиф, убегая из наших степей. Неужто и в письме написано так, как ты сказал?
— Так, повелитель, — вздохнул мухтасиб.
— Тогда нужно отбить охоту у Муртазы садиться на чужое место! — Ахмат помолчал и вдруг зашёлся в громком крике: — На кол! На кол!
Неожиданный гнев и ханская немилость мгновенно разнеслись по дворцу. Люди, ещё утром искавшие дружбы с кэшик-бегом, сразу отворотились и стали проклинать его. Оказалось, что добрая половина уже давно подозревала Муртазу во многих нечистях, на их скудный разум не смог связать отдельные части воедино.
— Только мудрость великого хана, — добавляли они восхищённо, — может срывать тёмные покровы с ночи и просветлять её.
А Муртаза, потеряв свою недавнюю гордость, катался по полу, гремя железными цепями, и исступлённо твердил о своей невиновности.
В громогласном хоре осуждающих и клеймящих не было слышно лишь голоса бекляре-бега. Осторожный Кулькон, по обыкновению, старался удержать Ахмата от решительных мер:
— О повелитель! Власть должна не только карать, по и защищать припавших к её ногам. Муртаза долгое время верно служит тебе, а ты хочешь казнить его по первому же навету. Ведь может быть и так, что Муртазу оболгали.
— Настоящий воин сразу же убивает врага, обнажившего саблю! — сказал сурово Ахмат. — Рассуждение же может только погубить воина!
Кулькона поддержала хатун Юлдуз.
— Это дело всего нашего рода, а не только твоё, — говорила она Ахмату. — Пусть все племяшей судят и выносят свой приговор. Тогда не ты один, а все мы за их смерть в ответе будем перед Аллахом.
Её вмешательство оказалось более успешным: Ахмат велел отложить казнь Муртазы до полного выяснения дела. В Литву тотчас же снарядили небольшой отряд, который должен был разыскать Латифа и мёртвым или живым доставить его хану. Отряд возглавил новый ханский любимец Чолхан. Выбор Чолхана, враждовавшего с Муртазой, не оставил сомнений в том, что решение хана о казни не отменено, а только отложено.