Свет дня

Свифт Грэм

И еще одно решение, которое я принял уже тогда, следуя за отцом к очередной лунке: что я должен следовать за ним и по-другому. Следить, наблюдать, шпионить. Потому что если ты знаешь что-то, ты должен это знать. Иметь доказательство. Иначе есть искушение свалить все на ошибку, считать, что ничего не изменилось.

Но за ним я следовать не стал – как я мог? Он бы повернулся и тут же меня узнал. Следовать, так за ней, за миссис Фримен. Хотя она тоже могла меня узнать. Ведь улыбнулась тогда, помахала мне у школьных ворот. (Было уже между ними что-то или нет?) И однажды, позже, я проходил

мимо агентства по недвижимости Мейнарда на Хай-стрит, где она работала неполную неделю (так Полина мне сказала), и я заглянул в их окно, где были выставлены снимки домов, и увидел ее, миссис Фримен, одетую как секретарша, и она тоже увидела меня, только увидела, но не помахала и не улыбнулась. Я решил – потому, что мы с Полиной разругались.

Вот как это ко мне пришло, вот как меня захлестнул этот поток. Неполную неделю в агентстве по недвижимости – так Полина мне сказала. А папино ателье от агентства всего шагах в пятидесяти, через улицу. Так что эти три дня каждый из них знает, что другой на той стороне улицы, и близко и далеко. Не так ли у них началось? С того, что он пригласил ее в ателье. «Делать фотки». Что за фотки? Бывший пляжный фотограф. Может быть, после рабочего дня. Но долго так продолжаться не могло (если уж надо было этому продолжаться).

Значит... За вычетом трех дней у Мейнарда остается два дня в неделю, когда она просто домохозяйка. Может уходить и приходить когда хочет. Мистер Фримен весь день на службе. Папа, конечно, большей частью работает в ателье, но по-прежнему нередко ездит исполнять заказы, хоть у него и есть ассистенты. Вот и прикрытие. Правда, он вряд ли может отправиться к ней домой, на Гиффорд-роуд.

Но она ведь работает у Мейнарда, в агентстве по недвижимости, и наверняка знает дома, которые временно пустуют в ожидании покупателей или съемщиков. Может, наверно, и ключ взять или дубликат...

Всегда есть простые технические вопросы. Где? Когда? Как? Часто в этом – половина дела. И для них, и для тебя.

«Супружеские проблемы, Элен. Вот какое у меня поле деятельности».

Я заглянул в его ежедневник. Дело нехитрое. Один лежал на столе у него в ателье, другой, карманный, он носил с собой и часто, чтобы в случае чего был под рукой, оставлял у телефона в прихожей. Ничего подозрительного вроде бы – но, поскольку у тебя есть в голове теория, ты замечаешь дырки в два ближайших понедельника с часу до четырех. И один раз во вторник.

Вот она, работа детектива. Большей частью нудятина и пот, но иной раз в голове точно свет вспыхивает.

Ему на хвост не сядешь – он на машине. Я сел на хвост ей. У нее машины не было, и я был уверен, что они добираются до места по отдельности. Подвозить он ее не станет – рискованно. Гиффорд-роуд ответвляется от Уайт-Хорс-хилла, там автобус, поэтому я стал ее ждать у автобусной остановки, рассчитав, что если свидание в начале второго, то я должен встать на дежурство примерно в четверть первого.

Лето, каникулы: я тоже был свободен. Лето, но дождливый день. Впрочем, это было очень даже кстати. Я мог поднять капюшон куртки. Мог стоять, как будто пережидал

дождь, под навесом газетного киоска шагах в двадцати от остановки. И когда она показалась из-за угла Гиффорд-роуд, она была под зонтиком – тоже колпак, тоже помеха для обзора, облегчающая скрытное наблюдение. Дождь – друг детектива.

Она могла перейти улицу и сесть на автобус в другую сторону. Я бы тоже тогда перешел. Но она осталась на моей стороне. Подъехал автобус. Я выждал, бросился и вскочил в последний момент. Потом весь фокус был в том, чтобы сидеть и большую часть времени смотреть в окно. А если бы даже она меня и увидела – мало ли, бывает, случайная встреча. Мне пришлось бы довольствоваться изучением ее лица.

Нет, не увидела. Сошла у паба «Герб Спенсеров». Я аккуратно выдержал паузу – не выходил, пока она не двинулась по тротуару. Потом за ней – один поворот, другой, – запоминая названия улиц.

В любой момент, конечно, мог подъехать папа и засечь меня, несмотря на капюшон. Но мне и в этом повезло. Она здорово его опередила.

Коллингвуд-роуд. Повернула к дому номер двадцать. Да, на нем висел плакат, что дом продается. Да, у нее был ключ. Я быстро пересек улицу и немного прошел по ней, приглядываясь к каждой стоящей машине. Это был непростой момент. Одни жилые дома – где спрятаться? Но впереди был небольшой парк с детской площадкой, безлюдный из-за дождя. Я пристроился у ворот под каштаном.

Оттуда-то я и увидел папин «вулзли». Машина остановилась поодаль от двадцатого дома, хотя к нему можно было подъехать, и я увидел отца, не совсем отчетливо из-за дождя и тоже наполовину закрытого зонтом, – но это несомненно был он. Торопливо пошел к дому. Долго ждать, чтобы открыли, ему не пришлось.

Я стоял под деревом и не двигался. Всегда знаешь, когда ввязался, когда нет дороги назад.

Кажется, подумал: теперь можно нанести удар. Пойти к двадцатому дому и забарабанить в дверь. Откройте немедленно! Он – они – были у меня в руках. Может быть, так и нужно было сделать.

Но я не двигался, как будто стоял на часах. Таинственное побуждение оберегать. Взять кого-то под охрану. Ноги у меня были мокрые, по шее текло. Я представил себе шум дождя, как он слышится изнутри. Журчание воды в желобах и трубах, запах чужого жилья. Особое чувство убежища, какое испытываешь, когда укрываешься где можешь.

Было ли это убежище, на Коллингвуд-роуд, у них единственным? Не обзавелись ли они, действуя согласно своей стратегии, пользуясь состоянием рынка жилья, целой сетью временных убежищ в Чизлхерсте, в Петтс-вуде, в Бромли и других пригородах?

Кажется, я вот что почувствовал, стоя под каштаном: что у меня нет больше убежища, настоящего убежища. Почувствовал себя бесприютным. С листьев капало.

Я мог теперь отправиться домой, но у меня больше не было настоящего дома, только поддельный, и мне надо было очень стараться – в одиночку и столько времени, сколько потребуется, – чтобы поддельные стены и поддельная крыша не рухнули.

Пока тому, что делается в доме номер двадцать, не придет конец. Когда бы он ни пришел. Но даже тогда – потому что я всю жизнь буду знать – мне надо будет притворяться, даже после того, как этому придет конец.