Свет гаснет
Шрифт:
– Я дело сделал. Шума не слыхала?
– Я слышала, сыч выл, трещал сверчок. Не говорили вы?
– Когда?
– Теперь.
– Когда спускался?
– Да.
– Послушай, кто там спит, в комнате соседней?
– Дональбайн.
– Вид жалкий – это.
–
18
«Макбет», акт II, сцена 2.
Она смотрит на него. Он стоит, забрызганный кровью, и говорит о спящих слугах. Она видит кинжалы двух слуг в его руках и приходит в ужас. Он отказывается нести их обратно. Она забирает у него кинжалы и поднимается наверх.
Макбет один. Космические страхи пьесы накатывают словно волны прибоя. От прикосновения его рук многочисленные моря становятся кроваво-красными, их зеленые воды краснеют.
Леди Макбет возвращается.
Мэгги и Дугал вместе работали над этой сценой, и она начала приобретать форму. Герои были полной противоположностью друг другу: он – комок нервов, потерянный для всего, кроме кошмарной реальности убийства, в ужасе от того, что он сделал. Она – подчиняющаяся внутренней дисциплине, держащая себя в руках, логичная, осознающая страшную опасность его необузданного воображения. «Не надо думать. Мысль сведет с ума».
Она говорит, что вода очистит их от этого поступка, и уводит его, чтобы он вымылся.
– Остановимся здесь, – сказал Перегрин. – У меня много замечаний, но сцена вырисовывается хорошо. Пожалуйста, сядьте все.
Они были в зале, так как текущую постановку повезли на гастроли. Было включено лишь рабочее освещение, а накрытые чехлами кресла в пустом зрительном зале ждали, что польется туда со сцены.
Ассистент режиссера и его помощник поставили на сцене стулья для исполнителей главных ролей, остальные расселись на ступеньках. Перегрин положил свои заметки на стол суфлера, включил лампу и сел.
Он несколько минут просматривал записи, чтобы проверить, по порядку ли они разложены.
– Здесь ужасно душно, – вдруг сказала Мэгги. – Как будто нечем дышать. Кто-нибудь еще это чувствует?
– Погода изменилась, – сказал Дугал. – Стало гораздо теплее.
Блонди сказала:
– Надеюсь, не будет какой-нибудь ужасной грозы.
– А что такое?
– У меня от грозы разыгрываются нервы.
– И это говорит ведьма!
– Это же электричество. У меня все тело начинает покалывать. Ничего не могу с этим поделать.
Послышался нарастающий раскат грома: пугающий, близкий, вездесущий, он закончился резким отчетливым треском. Блонди пронзительно вскрикнула.
– Простите, – сказала она и заткнула пальцами уши. – Ничего не могу с собой поделать. Правда. Простите.
– Ничего, детка. Иди сюда, – сказала Мэгги. Она протянула руку. Блонди, отреагировав скорее на жест, чем на слова, подбежала к ней и присела рядом с ее стулом.
Рэнги сказал:
– Это правда, она ничего не может с этим поделать. На некоторых людей гроза действует именно так.
Перегрин поднял глаза от своих заметок.
– Что такое? – спросил он, и увидел
– Да. Хорошо.
Она выпрямилась. Мэгги похлопала ее по плечу. Ее рука замерла и сжалась. Она посмотрела на других актеров, сделала недовольное лицо и коротко помахала им свободной рукой.
– Тебе холодно, Блонди? – спросила она.
– Вроде бы нет. Нет, я в порядке. Спасибо. А-а! – снова вскрикнула она.
Послышался новый раскат грома – на этот раз не так близко, и очень короткий.
– Гроза уходит, – сказала Мэгги.
Послышались еще несколько смутных глухих раскатов, и все стихло; а потом внезапно хлынул дождь.
– Увертюра и начало, пожалуйста, – процитировал Дугал и рассмеялся.
Примерно через час, к тому времени, как Перегрин покончил с замечаниями и они еще раз прошлись по тем местам пьесы, которые он забраковал, дождь прекратился – почти так же внезапно, как и начался. Когда актеры вышли из театра, вечер был тихим, ярко светили звезды, а воздух был чистым после дождя. Лондон сверкал. Среди актеров царило чувство радостного волнения, и когда Перегрин начал насвистывать первую строчку Бранденбургского концерта, они присоединились к нему с такой готовностью, что получился целый оркестр.
– Зайдем ко мне на часок, Мэгги, – сказал Дугал. – Слишком прекрасный вечер сегодня, чтобы расходиться по домам.
– Нет, спасибо, Дугал. Я устала и голодна, и я вызвала машину – вот и она. Доброй ночи.
Перегрин смотрел, как все расходятся – каждый в свою сторону. Продолжая насвистывать, он пошел вниз, к реке, и лишь тогда заметил, что маленький бесхозный сарай на берегу лежит в руинах.
Я и не знал, что его снесли, подумал он.
На следующее утро рабочий на экскаваторе указал на глубокую черную царапину на одном из камней.
– Видите? – весело сказал он Перегрину. – Это метка, оставленная пальцем Сатаны. Нечасто такое увидишь. В наши дни это редкость.
– Палец Сатаны?
– Верно, сэр. След молнии.
Саймон Мортен взял роль Макдуфа штурмом. Его мрачная красота, удалая и легкая насмешливость привратника при его первом появлении с Ленноксом, его притязание на наследственное право будить своего короля, то, как весело он взбежал по ступенькам и, насвистывая, вошел в окровавленные покои, пока Леннокс грелся у огня и уютно говорил о невоздержанности, проявленной той ночью, – все это дало ему легкую власть.
Макбет слушал, но не его.
Дверь открылась. Макдуф споткнулся на ступеньке, бессвязно бормоча, с посеревшим лицом; прежний Макдуф исчез, словно стертый рукой убийцы. Поднявшийся шум, тревожный звон колокола, замок, внезапно оживший от ужаса перед убийством. Двор заполнили разбуженные люди, наспех натянувшие на себя одежду, растрепанные и всклокоченные. Колокол звенел как безумный.
Сцена заканчивается бегством сыновей короля. После, в короткой финальной сцене, Макдуф, уже охваченный подозрениями, решает не ходить на коронацию Макбета, и удалиться вместо этого в свою ставку в Файфе. Именно здесь он примет роковое решение повернуть на юг, в Англию, где узнает об убийстве своей жены и детей. С этого момента он станет человеком с единственной целью: вернуться в Шотландию, найти Макбета и убить его.