Свет и тень, радость и печаль
Шрифт:
В первые дни после выступления Молотова, в начале войны, мой брат, как и многие его сверстники, подал заявление в райвоенкомат о призыве в армию. Тех, кому исполнилось 18 лет, призывали, а семнадцатилетних не брали. Но в первых числах июля этих, не призванных в армию, имеющих семилетнее образование, направили в Орловское пехотное училище. Таких в городе набралось 16 человек и среди них был мой брат. По прибытии в училище ребята начали сразу же сдавать экзамены, но через три дня пришел приказ из Москвы, и весь личный состав училища направили на фронт, а новое пополнение откомандировали в свои райвоенкоматы.
Немцы стремительно наступали на восток по территории нашей страны. Новозыбкову грозило окружение. 13 августа брат получил повестку из райвоенкомата явиться на призывной пункт, который располагался в городском саду. Здесь у него
К этому времени ситуация в городе сложилась критическая: в ночь с 15 на 16 августа немецкая авиация разбомбила железнодорожную станцию, а через два дня железная дорога на Брянск, Орел и на Москву была захвачена наступающей немецкой армией и город оказался отрезанным от центральных районов России. Свободным из вражеского окружения в результате этого оставался пока один только путь – в юго-восточном направлении.
Решение о выводе из Новозыбкова горожан призывного возраста и допризывников было совершенно необходимой акцией, только провести ее нужно было значительно раньше, когда была еще возможность воспользоваться железнодорожным сообщением. Причина, что это не было сделано своевременно, состояла в том, что в городе было запрещено готовиться к эвакуации и даже разговоры об эвакуации рассматривались как панические настроения, что, по постановлению горкома партии [1] , считалось пособничеством врагу.
1
Имеется в виду правившая в стране в ту пору Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) – ВКП(б), с 1952 до 1991 года – Коммунистическая партия Советского Союза. – Прим. ред.
Утром 15 августа в городском саду было настоящее столпотворение. Женщины плакали, дети суетились, мужчины толклись, ожидая какого-нибудь приказа. Ждать пришлось недолго. Работник райвоенкомата, офицер по фамилии Зенченко, провел перекличку и объявил, чтобы призванные в армию прощались с родными. Где-то заиграла гармошка, раздалась какая-то надрывная песня, вскрикнула женщина. Мужчины с котомками на плечах двинулись к выходу из парка. Я был с братом, и самым неожиданным для нас было то, что Зенченко повел колонну не налево, из парка к озеру, через, базар и по Замишевской улице на восток из города, а направо, по нашей улице, мимо нашего дома в сторону Нового Места, то есть, прямо на запад. Почему на запад? Этот вопрос для меня остался нерешенным до сего времени. Изо всех направлений, по каким можно было уходить от наступающих немцев, это направление было самым губительным и смертельно опасным. Даже в то время нетрудно было правильно оценить существующую обстановку. Я далеко за город провожал брата. В Новом Месте новозыбковские мужчины весь день, до темноты, копали противотанковый ров. Ночью они видели, как немцы бомбили город. Наблюдая огненные всполохи в ночном небе, офицер Зенченко, командовавший новозыбковским воинством, наконец, принял правильное решение. Он построил колонну призывников и повел ее обратно в город. По улице Урицкого, через базарную площадь и Замишевскую улицу колонна пересекла город и вышла на дорогу в сторону Кривца и Великой Топали. Шли всю ночь, днем где-то отдыхали, а следующей ночью пошли дальше. Через двое суток они дошли до Стародуба. Это был самый опасный для них участок пути, хотя они об этом ничего не знали. 17 августа части 2-й танковой немецкой армии захватили город Унечу, а это всего в 30-ти километрах от Стародуба. Что стоило немецким танкам проехать эти лишние тридцать километров и войти в Стародуб? Сопротивления они бы не встретили никакого, наших войск на этой территории уже не было. Но вот почему-то немцы остановились в Унече, и это дало возможность новозыбковской колонне спокойно пройти этот роковой участок пути. А если бы не остановились немецкие танкисты? Об этом не хочется думать.
Дальше Стародуба путь новозыбковской колонны шел на Погар, Трубчевск, Комаричи. Шли только ночами, днем стояли в лесу. По пути колонна обрастала обозным имуществом и выходящими из окружения отдельными группами военных, отбившихся от своих частей. В Комаричах оставили местным жителям лошадей и телеги и с помощью местной комендатуры сформировали на железнодорожной станции эшелон, и на поезде двинулись на Курск и дальше на Воронеж, где военная комендатура направила новозыбковскую колонну на формирование в город Борисоглебск. В лесу на берегу реки Вороны новозыбковцы поставили
«Где-то к концу октября нас подняли по тревоге, построили и повели в Борисоглебск на вокзал, где погрузили в эшелон и повезли в Тамбов. Со станции пешим порядком нас направили в лес неподалеку от Тамбова, где в расположении воинской части шло формирование Первой Ударной армии. Я попал в 20-ю Особую Стрелковую бригаду. До середины ноября от рассвета дотемна проходили сплошные учения на местности. Потом эшелоном нас повезли к Москве. Разгружались на станции Химки. Не знаю, вся наша бригада или нет, но наш батальон попал на передовую на Истринское направление. Бешеными атаками и днем и ночью на нас кидались немцы. С нашей стороны было много потерь. Я был ручным пулеметчиком (ДП – Дегтярев пехотный). Одно время был слух, что нас отведут на другие более выгодные позиции, но этого не случилось».
Слух об отводе войск на другие позиции связан, видимо, с тяжелой ситуацией сложившейся на линии обороны двух стрелковых дивизий 16-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Рокоссовский. Он обратился к генералу армии Жукову, командующему обороной Москвы, с предложением отвести войска на более выгодные для обороны позиции за реку Истру и Истринское водохранилище, что дало бы возможность с меньшими потерями держать оборону и даже высвободить некоторые подразделения для использования их на других не менее опасных направлениях. Жуков запретил этот маневр. «Стоять насмерть!», – приказал он. Неся тяжелые потери, дивизии 16-й армии остались стоять на своем месте.
Дальше в своем письме брат писал:
«Ночью четвертого декабря наш батальон сняли с обороны и прямо из траншей форсированным маршем гнали всю ночь в 1-ю Ударную армию в сторону Ленинградского шоссе. А 5 декабря, в день Сталинской конституции, мы пошли в наступление по направлению на Солнечногорск, Клин и дальше. Мы погнали немцев от Москвы».
В первое время наступления бои шли почти беспрерывно. В бою у какой-то небольшой деревни неподалеку от Клина пулеметчик Мосягин вместе со своим вторым номером поднялись для очередной перебежки вперед. И в это время пуля пробила брату валенок и касательно задела левую ступню. Брат почувствовал сильную боль, но нога нормально действовала, и он из боя не вышел. Когда выбили немца из деревни, санинструктору пришлось разрезать валенок на раненой ноге брата. Много натекло крови и больно было вытаскивать ногу. Пуля прошла по косой и зацепила кровеносный сосуд с внешней стороны ступни. После обработки раны и перевязки кровотечение уменьшилось, болело, но не очень, ходить можно было.
– Ты, малый, в рубашке родился. Попало бы пониже, и не было бы ступни. Костыль тебе на всю жизнь был бы обеспечен, – сказал Коровкин, немолодой колхозник из-под Рязани. Он таскал коробку с запасными дисками и был хорошим товарищем.
С ручным пулеметом Мосягину пришлось расстаться. Командир роты приказал передать пулемет красноармейцу Важаеву, а винтовку Важаева отдать Мосягину. Старшина роты из своих запасов подобрал для Мосягина подходящий валенок.
И остался боец в строю.
В конце декабря, когда успешное наступление Красной Армии отбросило немецко-фашистские войска далеко от Москвы, часть, в которой воевал брат, была снята с передовой, отведена в тыл и после переформирования направлена эшелонами на СевероЗападный фронт.
Та малая кровь, что была пролита братом под Москвой, к счастью, не стала солдатской раной.
Отделение сержанта Сысоева стояло в боевом охранении на передовой линии фронта. Траншея, откуда велось наблюдение за противником, располагалась по берегу замерзшей и покрытой снегом неширокой речки. За речкой, за неширокой ее поймой, поросшей кустарником, стояли немцы. Неподалеку от траншеи, в нашем тылу, была деревня, в которой уцелело всего несколько хат. В хатах, сменяясь с боевого дежурства, отогревались бойцы. Та первая зима войны была очень морозная.