Свет и тень, радость и печаль

Мосягин Евгений

– Безо всякого умысла, товарищ лейтенант, – очень серьезно заявил Витя, – исключительно скуки ради.

Младший лейтенант махнул рукой и пошел на выход из кухни.

– А как же быть с Вертипорохом? – вслед ему задал вопрос Витя.

– Что делать? Ничего не делать. Раз он не Крутиворотник, то пусть отдыхает.

Тем и закончилась хохма ефрейтора Вити Кошмана. Он, вообще, был шебутной товарищ в отличие от своего флегматичного приятеля. Два следующих вечера Андрей терпеливо и добросовестно отрабатывал

на кухне два своих внеочередных наряда.

Зима 1944-го года была не только морозной, но и снежной. Строевые занятия проводились только на полковой линейке и на плацу. На тактические занятия ходили строем только в пределах расчищенных дорожек полковой территории, а дальше шли цепочкой по протоптанной в снегу тропе. Точно также возвращались и с занятий, строились только на полковой линейке в расположении части. И вот здесь кто-нибудь в строю подавал голос:

– А ну-ка, Андрей, посмотри, что там на кухне на обед готовят?

– На первое суп-рятатуй, а на второе хрен на постном масле, – к общему веселью и удовлетворению отвечал Вертипорох.

– Прекратить разговоры в строю! – командовал Никитин. – С места, с песней ша-гом марш!

Запевала Толя Рудный высоким голосом заводил постоянную взводную песню, которая никак не годилась для строевых смотров, но для походного строя очень подходила:

Прощай, Маруся дорогая,Я не забуду твои ласки…

Песня, конечно, была идеологически не совсем выдержанной, но под нее взвод всегда четко рубил строевым шагом, и Никитин махнул рукой – пусть поют, пока замполит не запретил, лишь бы шли хорошо.

После обеда по распорядку дня курсантам полагался отдых. Молодые парни охотно забирались под одеяла, накрывались сверху бушлатами и добросовестно выполняли этот пункт дневного распорядка. После подъема была чистка оружия, затем изучение воинских уставов или политзанятия. К нарам по всей их длине были прикреплены доски наподобие скамеек, и на этих сиденьях располагались курсанты, каждый против своего спального места. Освещалась землянка двумя светильниками – обычными фитилями, заправленными в какой-нибудь сосуд с керосином. Света от фитилей было мало, а копоти много, поэтому такие светильники по всей военной России назывались коптилками.

После ужина объявлялось свободное или, как его еще называли, личное время. В тесной и более, чем наполовину, темной землянке и речи не могло быть, чтобы кто-то мог в таких условиях заняться каким-то личным делом. Ни письма написать, ни почитать что-нибудь было просто невозможно. Время проходило в ожидании вечерней проверки и отбоя.

Но однажды это однообразное и тягостное времяпровождение было нарушено самым

неожиданным образом. В землянку вошли несколько офицеров. Первым был комсорг батальона лейтенант Тишаков, за ним следовал комсорг полка капитан Светов в сопровождении командира взвода. С ними был никому во взводе не знакомый высокий солдат с большим свертком в руках. Комсорг полка обратился к курсантам с небольшим выступлением. Он говорил об успешных боевых операциях Красной Армии по разгрому немецко-фашистских захватчиков, о том, что фронту нужны хорошо знающие свое дело младшие командиры и поэтому курсанты должны, несмотря ни на какие трудности, успешно осваивать свою боевую специальность. Комсорг говорил хорошо, а главное кратко. В конце он сообщил:

– Мы понимаем, что вам сейчас нелегко, некоторые скучают по дому, по своим родителям. Это обычное дело. Послушайте сейчас хорошую музыку. С нами пришел музыкант из полкового оркестра. Он хороший скрипач и поиграет для вас на своем инструменте.

Музыкант развернул солдатское одеяло и раскрыл футляр со скрипкой, потом снял шинель, подпоясал ремнем гимнастерку и вынул скрипку из футляра. Высокий со светлыми волосами он привычно вскинул скрипку к подбородку и провел несколько раз смычком по струнам, подправляя настройку.

– Что вам сыграть? – обратился он к курсантам. Курсанты молчали, комсорги тоже ничего не ответили.

– Ну ладно, – улыбнулся скрипач, – тогда послушайте вот это.

И он заиграл. Сильные, невероятной красоты звуки сразу же заполнили темное пространство землянки. Курсанты минометного батальона, в основном деревенские ребята, призванные в армию из освобожденных из-под немецкой оккупации территорий, никогда в своей жизни не слышали подобной музыки. Деревенская гармошка в руках подвыпившего гармониста, развлекавшего праздничными вечерами веселящийся народ, только она и определяла возможности музыкального воспитания сельской молодежи. То же, что играл скрипач, было для них совершенно необыкновенно. Эта музыка своей изысканной выразительностью совершенно не совпадала с обстановкой, где она звучала. Но доступная для восприятия любой человеческой душой, игра скрипача сразу же покоряла и очаровывала слушателей. Курсанты никитинского взвода как будто соприкоснулись с чем-то никогда еще неизведанным ими до этой минуты. Многие из них до войны иногда по радио слушали музыкальные передачи, но возникающую в их присутствии настоящую музыку им еще не приходилось слышать. Скрипач в солдатской гимнастерке играл фрагмент из «Цыганских напевов» Сарасате. Когда он закончил играть и опустил смычок, в землянке некоторое время держалась тишина. Первым зааплодировал батальонный комсорг, а вслед за ним и все остальные. Полковой комсорг о чем-то переговорил со скрипачом и поднял руку. Землянка затихла.

Конец ознакомительного фрагмента.