Свет между нами
Шрифт:
– Светло-каштановый. Особенно на солнце.
– С легкой рыжиной, значит. Волосы длинные? Короткие?
– До плеч. Обычно я их закалываю, так как они густые и непослушные.
– Очаровательно. Глаза?
Я сложила руки на груди.
– Синие.
– Просто синие?
– Просто синие, хотя это и грубо с твоей стороны.
Ной вздохнул и провел рукой по своим темным волосам.
– Я помню краски и цвета. Множество. Все их комбинации, оттенки и полутона. Когда ты говоришь «синий», я не представляю, какой именно оттенок ты имеешь
– Синий с легким серым оттенком.
– Аллилуйя! Кожа?
– Да, кожа у меня есть, – тихо рассмеялась я. Ной поморщился. – Вопрос был смешным.
У него дернулся уголок губ, но он ничего не сказал.
– У меня светлая кожа с горсткой веснушек. Я могла бы загореть, будь у меня на то время. Но его нет, и я уж молчу о том, что Нью-Йорк не славится пляжами с белым песком.
– Это точно.
На лице Ноя появилось отсутствующее выражение. Видимо, он вспомнил настоящие пляжи с белым песком, на которых бывал в своей «другой жизни». Я мысленно подметила, что лучше бы мне следить за своим языком. Но потом Ной открыл рот, и любое сочувствие к нему тут же улетело в окно.
– Рост, вес, сложение? Мне кажется, ты не полная, но маленького роста. Ты мелкая?
Я снова сложила руки в защитном жесте.
– Мое сложение к делу не относится, и спрашивать о нем крайне нетактично.
Ной резко рассмеялся.
– Ой, не обольщайся. Судя по всему, у меня пострадала не только черепушка, но и член, поэтому не бойся, что я буду к тебе приставать.
Я распрямила плечи.
– Мой рост сто шестьдесят сантиметров, и это все, что тебе нужно знать. И не заводи со мной разговоров о членах – пострадавших или нет. Я теперь твой наемный работник, и это считается сексуальным домогательством.
Он смутился, чем поразил меня.
– Как скажешь.
Последовало молчание. Ной, похоже, чего-то ждал. У меня появилось чувство, что, несмотря на вечно хмурое выражение лица, он получал удовольствие от нашей беседы.
Что ж, от меня не убудет, если я сама с ним заговорю. И потом, пора начинать отрабатывать зарплату.
– Так ты читал «Таинственный сад»?
– Что?
– Ты упомянул девочку, навещавшую больного мальчика. Ты ведь имел в виду «Таинственный сад»?
Ной пожал плечами.
– Я давно читал эту книгу.
– Ты всегда любил читать?
– Да. Тебя это удивляет?
– Немного.
– Почему? Потому что я был тупым спортсменом, любившим бросаться со скал?
– Возможно, – призналась я и отметила про себя, что предвзятое мнение у меня сложилось еще и из-за его привлекательной внешности. Никогда бы не подумала, что такой красавец будет читать книги, тем более классику. От стыда у меня запылали щеки.
– Если не читать много, заниматься писаниной вряд ли получится, а я писал статьи и делал фотографии. Для журнала, – на его лице промелькнула боль. – Какого хрена я распустил язык? Проехали. Разговор окончен. Можешь идти. И не забудь свою чертову скрипку.
– Не забуду, – меня охватил странный приступ разочарования.
– Для чего Люсьен просил тебя ее принести?
– Не знаю. Может, подумал, что ты захочешь послушать, как я играю. Он сказал, что, возможно, ты не услышишь мою игру наверху, хотя я буду практиковаться каждый день.
– Возможно, не услышу? – рыкнул Ной. – Я все слышу. Ты будешь заниматься каждый день? Хорошо играешь? Или мне будет казаться, будто кого-то режут или тянут кота за хвост?
– Я играю с пяти лет, – возвела я глаза к потолку, – и в прошлом году закончила Джульярд. Плохой мою игру точно не назовешь.
– А для чего практикуешься? Для прослушиваний в какой-нибудь крутой оркестр? В таком случае работа здесь лишена всякого смысла, не находишь?
– Нет, нет, я не хожу на прослушивания. Я не… Мне нужно практиковаться, чтобы не потерять навык.
Ной сузил глаза, направленные влево от меня.
– Что ж, давай.
– Что давать? – обомлела я.
– Сыграй что-нибудь.
– Оу. Я сейчас почти не играю перед людьми.
Он склонил голову набок.
– Ты выкинула сорок тысяч в год на обучение в школе, где тебя учили выступать перед людьми, чтобы не делать этого?
– Я выступаю в редких случаях.
– Сейчас как раз такой. Давай послушаем тебя.
– Ты серьезно?
– Я ведь сам об этом попросил?
– Скорее потребовал. Ладно, – я снова села. – Что хочешь услышать?
– Удиви меня.
Я открыла футляр, достала скрипку и приложила к подбородку. В голове пронеслась сотня музыкальных произведений. Я коснулась смычком струн, решив сыграть двадцать четвертый каприс Паганини. Это невероятно сложное произведение, и, хотя красоваться не в моем стиле, мне хотелось стереть с лица Ноя сомнения и самодовольство.
Однако ни с того ни с сего из моей скрипки полилось адажио Моцарта к концерту № 5.
Я играла, и звуки, пламенные и тягучие, заполняли собой всю гостиную. Я была лишь сосудом для этой музыки и словно со стороны наблюдала за тем, как пальцы вибрируют, а смычок скользит по струнам. Подобное ощущение я не испытывала с прослушивания для квартета «Весенние струны». Я думала, что утратила его навсегда, но здесь и сейчас…
Прежде чем мелодия изменила темп на более интенсивный, я оборвала ее, дав последней нежной ноте ненадолго повиснуть в воздухе. Сердце колотилось как сумасшедшее, и я смотрела на смычок, удивляясь тому, что его держит моя рука.
Я перевела взгляд на Ноя. Он сидел совершенно ошеломленный.
– Почему ты остановилась? – в его голосе слышалась лишь тень обычной горечи.
Не в состоянии говорить, я молча вернула скрипку в футляр.
– Мне пора уходить.
– Шарлотта?
– Что? – обернулась я.
– Ты должна чаще играть для других.
Мне нечего было сказать на это. Я чувствовала себя странно уязвимой и преданной той музыкой, которая впервые за год вышла из-под моих рук. Я застегнула дождевик.