Свет мира

Лакснесс Халлдор

— Да, — прошептал больной.

— Теперь ты знаешь, чему ты должен верить и чему не должен.

К тону ее голоса примешивался какой-то посторонний призвук, и это придавало ему своеобразное очарование, которого лишен обычный чистый голос, его можно было сравнить с весенним растением, корни которого скрыты в грязной земле, а цветок купается в прозрачном воздухе. В ее присутствии юноша почувствовал, что все истины, царившие на восточной стороне нагорья, потеряли свою ценность и им на смену пришли новые. У Тоурунн были блестящие глаза, в них мелькали то красные, то зеленые искорки в зависимости от освещения, но, приглядевшись, он увидел, что они не были ни красными, ни зелеными, а скорее напоминали раскаленное добела железо при дневном свете. В очертаниях ее рта, в улыбке было что-то неопределенное и вместе с тем удивительно свое, нечто такое, что можно подметить и у людей

и животных, даже у самого себя, но на что никто не обращает внимания. Это появлялось внезапно и так же внезапно исчезало. Но вот она перестала с ним разговаривать и о чем-то задумалась, рассеянно замурлыкала вальс и снова отвернулась к окну, мысли ее были очень далеко. Такая уж она была, в ней, очевидно, царил дух, принадлежавший двум мирам. Насмотревшись в окно и кончив петь, она снова вспомнила о юноше, бросила на него быстрый взгляд, подошла к нему и сжала его руку в знак того, что она снова с ним.

— Нужно быть зрелым, — сказала она, словно это было прямым продолжением вальса, — духовно зрелым. Что значит быть духовно зрелым? Это значит быть восприимчивым к тем токам, которые посылают добрые друзья, готовые прийти нам на помощь. Мы должны любить друг друга, как невидимые существа в небесных просторах. Бог — это любовь. Ты должен молиться за Исландию.

— Да, — сказал он.

— Весь воздух вокруг нас насыщен токами, — продолжала она. — Ты должен в это верить.

— Да.

— Но самое главное знаешь что?

— Нет.

— Самое главное — найти нужные токи, токи любви, токи духовной зрелости, токи совершенства, которые искоренят все низменное, земное, плотское. Именно эти вечные токи любви создали солнечную систему и поддерживают небесный свод, чтобы он не рухнул. Я вижу свет.

Она снова стала смотреть в окно, в ночь, забывшись, как раньше, напевая вальс, потом очнулась, взглянула на него, засмеялась низким смехом и спросила:

— Это правда, что ты сватался к какой-то женщине? Фу, как не стыдно!

Он сильно покраснел, другого ответа она не получила, язык его словно присох к гортани. Она откинула с его лба рыжие волосы и спросила:

— Сколько же тебе лет?

— Уже семнадцать.

— Ну, это неважно. Все равно нехорошо. Мы должны быть духовно зрелыми, чтобы войти в соприкосновение с истинными токами. Мы должны бороться за победу добра. Должны пожертвовать всем ради благородства нашей души. Мы должны молиться. Должны увидеть свет. Послушай, а что тебе Реймар рассказывал обо мне сегодня в горах?

— Он сказал, что к тебе сватались в письмах шесть женихов.

— Врет он все, козел проклятый, сам кормится в Свидинсвике за счет прихода вместе со своей старухой и ребятишками, не говоря уже обо всех его побочных детях. Это он сам написал мне все шесть писем, только хоть он и умеет кропать стишки, тут у него ничего не выгорит. Надо быть великим скальдом, если хочешь поспать под одним одеялом с малюткой Тоурунн из Камбара.

И она опять, задумавшись, спела куплет вальса, а потом сказала:

— Вообще-то мы с Фридриком скоро поедем на юг и купим там дом.

Она мечтательно вглядывалась в весеннюю ночь, говоря с юношей словно издалека и напевая между фразами отрывки вальса.

— Я получаю деньги от умирающих со всех концов страны, они пишут мне и просят прислать им Фридрика, они описывают подробно местонахождение своего дома и комнату, где они лежат, чтобы Фридрик не заблудился, и шлют мне горы денег, банкноты, серебро и даже золото. Ты приедешь в мой дом на юге?

И она снова погладила его по волосам.

— Благодарю тебя от всего сердца, — сказал он, ему хотелось лишь одного, чтобы она продолжала петь, говорить и сидеть рядом с ним. Как чудесно было жить, слушая ее голос, держа ее руку, позволяя ей гладить его волосы, чувствуя те самые, истинные токи и видя в ее глазах отражение дома в столице. Никогда еще ни в чьем присутствии он не чувствовал себя так легко и свободно.

— Знаешь, почему я глажу твои волосы? — спросила она.

— Нет.

— Потому что на твоих волосах золотая пыль.

— Золотая пыль? — переспросил он с изумлением и покраснел. Заметив это, она оживилась, чуть не рассмеялась и спросила:

— Хочешь, я расскажу тебе историю о цветке и золотой пыли?

— Да, — прошептал он.

— Это случилось, — начала она, — зимой, на Рождество, спустя примерно три месяца после того, как Фридрик впервые через мое посредничество совершил чудо. Одна превосходная женщина на севере, очень богатая, тяжело болела и должна была умереть. Она страдала какой-то ужасной таинственной болезнью и уже много лет была прикована к постели, она обращалась к самым знаменитым

врачам, в стране не было мало-мальски знаменитого врача, который не обследовал бы ее, но никто не мог сказать ей, чем она больна; были испробованы всевозможные лекарства, какие только существуют на свете, из самых разных аптек, а бедной женщине становилось хуже и хуже; и вот наконец все врачи отказались от нее и самый главный врач Исландии выдал ей письменное свидетельство, в котором говорилось, что жить ей осталось три месяца и ни дня больше. Вот ей остался уже только один месяц, попробуй представить себя на ее месте, один-единственный месяц, и вдруг она случайно услышала обо мне, Тоурунн из Камбара, и о моем друге лекаре Фридрике. Она подумала, что раз уж она испробовала все средства, то она может испробовать и нас тоже, повредить ей мы не сможем. И вот она присылает мне письмо с подробнейшим описанием хутора, где она живет, всего прихода, к которому относится хутор, с рисунком самых высоких окрестных гор, чтобы Фридрик мог лучше ориентироваться в той местности и не попал случайно в другую округу. К сожалению, я потеряла описание того прихода, это был один из самых больших и богатых походов на севере, где все люди ученые и у всех всего вдоволь. У нее у самой был новомоднейший дом с трубами отдельно для чистой и для грязной воды, так что не надо было таскать воду в дом, не говоря уже об этих проклятых помоях. Плита у нее тоже была сделана по последней моде. А как ты думаешь, что было вложено в конверт? Банковский чек, два банковских чека, вот не сойти мне с этого места! Ну я, конечно, сразу же отправилась к Фридрику и описала ему и ее хутор и приход, а спала она в большой комнате наверху, и, если я правильно помню, двери были расположены справа, а окно выходило на крышу с западной стороны, это она писала на тот случай, если бы Фридрику захотелось явиться к ней с крыши. Фридрик, конечно, просил передать ей привет и назначил ночь, когда он собирается явиться к ней, и просил, чтобы двери и окна оставались открытыми. Разумеется, Фридрик сразу же установил, что у нее за болезнь. А были у нее сразу и рак и туберкулез. Но поскольку обе болезни находились уже в такой стадии, что нельзя было лечить их по отдельности, Фридрик сказал, что не видит иного выхода, как прибегнуть к сложному опыту с токами, чтобы пересадить туберкулез на рак в надежде, что рак от него погибнет. И вот в ночь на двадцать восьмое декабря прошлого года в половине четвертого утра он именно таким образом и вылечил эту женщину. Как это произошло, никто не знает, женщина рассказывала только, что она вдруг проснулась от странного тока, пронизавшего все ее тело, и тут же ее начала бить страшная дрожь. Ей казалось, что все внутри у нее переворачивается, но она никого не видела возле себя. Никто, кроме меня, не может видеть Фридрика, но тебе я расскажу, как он выглядит, потому что ты — это ты. У него черные глаза, темные, закрученные кверху усы. на голове фуражка, одет он всегда в синий шевиотовый костюм, и на нем начищенные до блеска ботинки, а еще на указательном пальце он носит перстень с драгоценным камнем в тысячу крон. Больше женщина ничего не помнит, что с ней было, она заснула, и все. Утром двадцать восьмого декабря обитатели хутора проснулись и хотели сварить кофе, а была страшнейшая метель, какие бывают только на севере, мороз пронизывал до костей: так что же, ты думаешь, случилось с этой осужденной на смерть женщиной? Она сидела в своей кровати совершенно здоровая со счастливой улыбкой на губах и держала в руке чудесный, только что распустившийся весенний цветок, а на его лепестках была золотая пыль.

Тоурунн из Камбара закрыла г паза, откинула голову назад, прижала руки к груди и шепотом повторила:

— А на его лепестках была золотая пыль.

Некоторое время она сидела в молчаливом восторге, закрыв глаза и прижав руки к груди, наконец она снова открыла глаза, взглянула на юношу и сказала:

— Подожди немного, дружочек, я пойду и поговорю с ним.

И вот он лежит один в комнате напротив чудной фарфоровой собачки, и, пока таинственные силы совещаются, жизнь его покоится на чаше весов, а из кухни доносится аромат горячих блинчиков и веселый смех.

Через минуту Тоурунн вернулась, неся поднос с дымящимися блинчиками и большую бутылку, на донышке которой было немного лекарства. Ни кофе, ни молока она не принесла. Она осторожно поставила поднос на стол, посмотрела на юношу со своей многозначительной улыбкой, блеснув глазами — этот блеск напомнил ему отражение света в стекле, — и уверенно сказала:

— Больше тебе нечего бояться, твои носилки останутся здесь. Фридрик считает, что ему нет необходимости приходить самому. Он велел тебе выпить это лекарство. И передал мне для тебя токи.