Свет мира
Шрифт:
— Но приходский совет ни в чем не виноват, — сказал юноша, готовый без устали защищать всех невиновных или несправедливо обиженных. Однако это не помогло, слова и извинения не действовали, старуха не желала прощать приходский совет, зато она попыталась мужественно отнестись к тому, что произошло.
— Я не жалуюсь, — сказала она. — Мои дети, которых Господь послал мне, здесь, со мной, что ж поделаешь, если теперь приходский совет прислал мне здорового человека. Все, кто страдает, мои дети. Мне всегда везло.
— Весь этот поселок принадлежит мне, — внезапно заявил старик и сердито погрозил левым кулаком.
— Конечно, милый Гисли, это твой поселок, — ласково сказала старуха и объяснила юноше: — Это старый Гисли,
— И весь тот луг на склоне принадлежит ему? — спросил юноша.
— Мы с государственным советником ровесники, — заявил крупный землевладелец Гисли. — Это мой луг там на склоне.
— Конечно, милый Гисли, — подтвердила старуха. — И тот луг тоже. Почему у тебя не может быть столько же земли, сколько у любого другого в этой местности, раз уж тут в поселке больше никому ничего не принадлежит?
— Как «никому ничего не принадлежит»? — удивился скальд.
— Да так, никому ничего. Здесь больше невозможно жить. Все пропало, когда государственный советник уехал отсюда. Товарищество по Экономическому Возрождению — это смерть.
Чем дольше они беседовали, тем больше возникало неясностей.
— Прости, что я тебя расспрашиваю, видишь ли, я так долго был прикован к постели, хотя теперь я, конечно, совершенно здоров, и мне так мало рассказывали, что я ничего не понимаю. Кто это — государственный советник? И почему он уехал? И что такое Товарищество по Экономическому Возрождению? И какая между ними разница?
— Разница? — переспросила старуха, удивляясь такой неосведомленности. — Разница между ними такая же, как между велюровой шляпой и лысиной. Что такое Товарищество по Экономическому Возрождению? Так это ж Пьетур Три Лошади, и этим все сказано. Государственный советник — вот это был человек, настоящий человек. Он был для нас все равно что Господь Бог, при нем никто не сидел на хлебе и воде, при нем в поселке было много молодых, веселых и дельных людей, еду, работу и кров он давал всем, он и деньги чеканил сам, при нем у всех денег было достаточно. Однажды к нам в поселок привезли даже мед. И самые счастливые, наверное, те, кто утонул на его судах, во всяком случае, они гораздо счастливее тех, кто остался в живых. Ты спрашиваешь, почему государственный советник уехал? Государственный советник уехал потому, что уже достаточно разбогател, это любому понятно, ведь у него ни перед кем в поселке не было никаких обязательств, а рыба ушла отсюда еще раньше. И какое имеет значение, где сейчас находится государственный советник, Бог его не оставит и вознаградит — так же, как он простит меня.
— Не думаю, что утонуть — такое уж большое счастье, — поразмыслив, сказал юноша.
— Я не желаю, чтобы на моих шхунах были крысы, — заявил крупный землевладелец Гисли.
Старуха назвала скальда бестолковым и продолжала твердить свое.
— Да, утонуть — это счастье! Утонуть — это легкая смерть, — говорила она. — Тот, кто потерял своих близких в море, должен благодарить Господа, это куда лучше, чем видеть, как молодежь мучается на суше; вот, например, у моей дочери прямо на глазах дети тают от чахотки. Я потеряла троих сыновей в море, это были здоровенные парни, настоящие викинги, и все же я никогда не была в числе тех, кто утверждал, что шхуны государственного советника текут больше, чем все остальные. Я хорошо помню, как про шхуну «Юлиана», которая принадлежала Товариществу по Экономическому Возрождению, все говорили, что она никогда не утонет, а она взяла да и утонула вместе с моим зятем Йоуном, дочь осталась одна с семью ребятишками. Нет, нет, мне повезло не меньше, чем любой другой женщине в нашем поселке, даже больше. Все обернулось к лучшему. Бог посылает мне троих, а иногда и четверых бедняжек взамен сыновей, которых я потеряла. Но тебя я не могу оставить здесь, раз ты в состоянии сам одеваться; приход обязан заботиться только о тех, кто совсем не встает с постели
— Большое тебе спасибо, — сказал скальд, у него перехватило горло, и он с трудом скрывал свою радость: Господи, ему можно отсюда уйти! Что бы там старуха ни говорила, что бы она ни называла счастьем, он слышал только один голос, кричавший в ужасе ему в уши: «Прочь, прочь отсюда!» Он вытащил из-под подушки свор узелок и протянул на прощанье старухе руку. Но попрощаться за руку с остальными обитателями этого дома у него не хватило духу. Прочь, прочь от этих лиц, от этой вони, прочь! Бывают такие видения, рядом с которыми даже самое страшное божество может показаться благообразным, не говоря уже о прекрасных богах, и эти видения могут захватить главное место в душе человека и всю жизнь жестоко тиранить его сознание; уродливые ужимки этих видений день и ночь будут маячить перед ним даже во время чудеснейших снов и, пока он жив, будут отравлять своей горькой злобой его самые благородные мысли. Прочь! Прочь! Юноша натыкался на стены и дверные косяки, словно бежал во сне, спасая свою жизнь.
Глава вторая
Он стоит под открытым небом. Правда, он свободен, но ведь свобода сама по себе — это еще не цель, и он не знает, какой ему выбрать путь; весь вопрос в том, существует ли вообще на свете какая-нибудь возможность выбора. Мало-помалу сердце его начинает биться спокойнее, но он по-прежнему стоит посреди дороги с узелком под мышкой и глядит по сторонам.
С другой стороны дороги кто-то окликает:
— Ты кто такой? — Это девушка, которая все еще стоит в дверях, прислонившись к одному косяку и упершись ногами в другой.
Кто он такой — у юноши язык застрял в горле. Трудный вопрос, когда-то он вроде и был кем-то — угол в комнате на чердаке, скошенный потолок, луч солнца, стихи Сигурдура Брейдфьорда. А теперь? Он не знал, кто он, да и ни один человек не знал этого.
— Я Оулавюр Каурасон, — ответил он, чтобы не показаться ей уж слишком глупым, но его ответ прозвучал неуверенно, и он тут же испытал угрызения совести, ибо ему показалось, что он не в праве употреблять по отношению к себе слово «я» или какое-нибудь другое, ему подобное. Сказать, что его зовут Льоусвикинг, значило бы выставить себя на посмешище и перед Богом и перед людьми, нет, это было просто немыслимо.
— Откуда ты? — спросила девушка.
— Говорят, что я родился в этом приходе, — ответил он. — А вообще-то я с хутора у Подножья.
— Ха-ха-ха! — залилась девушка. — Подножье! Никогда в жизни не слыхала ничего подобного! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
— Я несчастный больной бедняк, — сказал он в надежде, что она перестанет смеяться. Она перестала смеяться.
— Ты приехал сюда лечиться? — спросила она.
— Нет, меня сюда привезли.
Он не посмел рассказать такой смешливой девушке о чуде в Камбаре, ведь еще неизвестно, что такое чудо; например, старуха из дома по ту сторону дороги считает, что тут замешан дьявол; но пока он разглядывал эту веселую непосредственную девушку, стоявшую в дверях своего дома, ему вдруг пришло на ум, что в чуде к тому же есть еще что-то смешное и обидное, и он вспыхнул от стыда.
— Тебя привезли? — спросила девушка. — Кто привез? Ты, наверное, состоишь на попечении прихода?
— Да, к сожалению, — сказал он удрученно.
Ему было очень стыдно признаться в этом столь молодой и красивой девушке, но она не видела в таком обстоятельстве ничего зазорного, наоборот, она даже попыталась его утешить.
— Скоро мы все окажемся на попечении прихода, ха-ха-ха! — заявила она. — У тебя много братьев и сестер?
— Не знаю.
— Ха-ха-ха! Даже не знаешь сколько? У меня, к примеру, девять братьев и сестер, а у некоторых гораздо больше. Но вот матери у меня нет. А у тебя есть мать?