Свет на исходе дня
Шрифт:
Скоро его узнали в окрестных деревнях. Вечерами или среди ночи он тихонько стучался то к одинокой женщине, то к мужней жене, у которой муж работал на стороне. Даже в ненастье, когда и плохой хозяин жалеет выпустить собаку, Митя шастал по округе.
В школу он больше не пошел. Сколько не упрашивала его мать, сколько ни плакала - не помогло. Митя пошел слесарем в колхозные мастерские.
После работы он приходил домой, наскоро ел, переодевался в свой первый в жизни костюм и уходил. Варвара уже смирилась и только жалобно просила:
–
Не пустить его она уже не могла. Митя стал диким и злым, как лесной кот, в ярости бледнел, натягивался, точно струна.
"В отца", - думала Варвара и старалась не сердить сына, чтобы и он однажды не канул бесследно.
С него могло стать. В гневе он подбирался весь, стискивал зубы и почти что впадал в беспамятство, - любой отступал: мало ли... Даже начальство на работе старалось не гладить его против шерсти.
Как-то новый молодой и бравый мастер приказал ему что-то. Митя работал за верстаком и, не оборачиваясь, сказал:
– А пошел ты...
– Что-что?!
– удивленно переспросил мастер и двумя пальцами потянул его за рукав.
– Ну-ка, повтори...
Митя удобно взялся за разводной ключ.
– Хочешь, дырку в голове сделаю?
Мите не дали премию, но работать было некому, и тем обошлось.
Вечерами Варвара не находила себе места. Митю не раз били. Бывало, разбитого в кровь, его приводили чужие люди, но чаще он сам кое-как, насилу, добирался до дома. И все же он не менялся, оклемается - и за свое.
Случалось, Митю ловили и на горячем.
Шофер Степан Хомутов, здоровенный малый, отсидевший два года за пьяную драку в столовой райцентра, регулярно приезжал с грузом в сельпо и всегда ночевал у Дуняши, веселой пышной продавщицы, разведенной с мужем лет семь назад.
Расписание поездок было постоянное, но однажды Степан приехал в неурочный день. Он поставил машину, как всегда, у ворот и направился в дом. Дверь была заперта, окна плотно завешаны. Степан обогнул дом: с другой стороны был вход в магазин. Но и там никого не было, висел замок. Степан прошелся по двору, заглянул в сарай - Дуняши нигде не было.
Раздосадованный Степан слонялся вокруг и вдруг увидел, как от дома к забору метнулся кто-то. Он тут же решил, что в магазин забрались, и, срезая угол, огородом кинулся к забору.
Человек с разбега вскинул руки на доски, подпрыгнул, наваливаясь животом на край, и занес ногу.
Степан рванулся и, падая вперед, успел поймать беглеца за ногу.
– Ах ты, падло!
– прорычал Хомутов, стаскивая человека с забора.
– От меня не уйдешь!
Человек молча отбивался свободной ногой, но против Степана был слаб, Хомутов свалил его на землю, подмял под себя и, тяжело дыша, прерывисто матерясь, сжал железными руками.
– Пусти, сволочь, - глухо произнес человек под ним.
Степан от такого нахальства забыл материться.
– Я тебе пущу...
– произнес он
– Ты у меня узнаешь, как в магазин лазить!
– Нужен мне твой магазин...
– А что ж ты там делал?!
– Да пусти ты меня!
– рванулся человек.
– Тоже мне хозяин! Ты сам-то кто здесь?!
Не очень находчивый, Степан растерялся:
– Как, кто?! Я... товар вожу...
– Ну и вози!
– А ну-ка встань, я на тебя погляжу, - приказал Степан и поставил незнакомца.
Тот поднял лицо, Степан узнал Митю.
– Ты, малец? Что это ты здесь делаешь?
– с удивлением, смешанным со злостью, спросил Степан.
– А ты, что?
– дерзко спросил Митя.
– Как, что?
– растерялся Степан, и вдруг догадка осенила его. Ну-ка, пойдем, - предложил он, поворачивая в сторону дома.
– А на кой мне?
– спросил Митя.
– Пойдем, пойдем...
– Мне там делать нечего, я товар не вожу. Это у тебя там дела.
– Да иди ты!
– рявкнул Степан, схватил Митю и впереди себя, как бульдозер, погнал к дому.
– Пусти, гад, сволочь лагерная! Пусти!
– вырывался Митя, бросаясь в стороны, но "бульдозер" неумолимо толкал его к дому.
Дверь была закрыта, Степан стукнул кулаком, как молотом:
– Отвори!
Зашлепали босые ноги, приблизились к двери.
– Кто там?
– невинно произнесла за дверью Дуняша.
Дверь приоткрылась, Дуняша стояла в длинной белой рубахе, покрытая большим платком.
– А-а, Степан, я и не думала, что ты, - ласково сказала она и повернула назад, оставив дверь открытой.
Хомутов втолкнул Митю и, как щенка, поставил у порога.
– У тебя был, сука?
Дуняша обернулась и засмеялась:
– Кто, этот? Вот еще, Степа, выдумаешь...
– Отсюда шел!
– Мало ли кто под окнами шастает. У меня на дворе сторожей нет.
– Смотри, Дунька!..
– Что мне смотреть, я и так смотрю. А врываться с выражениями, да еще тащить кого-то, поищи другую.
Степан повернулся и выволок Митю во двор. Потом сорвал с него брюки так, что посыпались пуговицы, одной рукой стянул с себя ремень, удерживая другой вырывающегося Митю, разложил его на широкой колоде и, припечатав рукой и коленом, стал пороть. Тоже неистовый был мужик.
У Мити бежали слезы. Он ругался, как никогда в жизни, и рвался, но тяжесть прижимала его такая, что отклеиться от колоды он не мог, только ерзал на месте, плача от бессилия.
– Вот так, щенок, - сказал Степан, вставая и заправляя ремень в брюки.
– И чтоб в эту сторону и смотреть забыл.
– Все, шоферюга, ты от меня имеешь, - глотая слезы, сказал Митя.
Он схватил полено и бросился с ним на Степана. Тот отступил, потом вцепился в Митю и сжал его вместе с поленом.
– Тебе мало?
– спросил Степан, стягивая в кулак Митину рубаху и бросая его к воротам.