Свет не без добрых людей
Шрифт:
– Поеду, - как сквозь сон отозвалась Юля.
– С Алексеем Васильевичем поплывем на теплоходе по Волге до Астрахани.
Что-то нехорошее, ревностное кольнуло Веру, но она и виду не подала, заметила доброжелательно:
– И правильно. Он хороший. С ним будет весело.
– Да, он добрый, - машинально обронила Юля, думая о другом. И затем, будто вспомнив вдруг: - Ну, так как насчет машины?
– Пожалуйста, что за вопрос, - с готовностью отозвался Михаил.
– Шофер будет предупрежден.
В эту ночь Юля не ложилась спать. До самого утра в доме Василия Ивановича Законникова горел свет. Юля рассказывала матери и дедушке о тех далеких чужих странах, в которые занесло ее недобрыми ветрами легкомыслие. Говорила о нравах
В пять утра под окном зафырчал мотор "Победы". Сигналить шофер не стал: видно было, что в доме не спят. Поезд отходил в шесть с минутами. Времени было вполне достаточно.
Еще с вечера Юля уговорила родных не провожать ее до вокзала. Эта странная просьба огорчила их и даже насторожила, но Юля была настойчива и непреклонна, так что Василий Иванович попросил шофера последить за внучкой, посадить в вагон и не уходить, пока поезд не тронется. Юле хотелось ехать одной, для этого у нее были свои причины.
Утро выдалось росистое, без облаков.
Рассеянность и апатия, в которую впала Юля с вечера, теперь сменилась, несмотря на бессонную ночь, необыкновенной собранностью всего тела, ясностью и трезвостью мысли. Одиночество не успокаивало. Она сидела не рядом с шофером, а на заднем сиденье, зябко забившись в уголок. Пробегавшие мимо кусты, березки, освещенные молодыми розовыми лучами, не задерживали ее внимания и не оставляли следа в душе. Она упорно избегала сентиментальных воспоминаний, нарочито огрубляла и притупляла чувства. Лишь когда впереди, перпендикулярно дороге, по которой они ехали, показалась ровная зеленая насыпь магистрального шоссе, Юля заволновалась. Перед самым въездом на шоссе она попросила шофера повернуть не влево, в сторону вокзала, а вправо, совершенно в противоположную сторону. Шофер в недоумении затормозил машину и, не поворачивая головы, сказал:
– Я не понял, разве мы не к поезду?
– К поезду, - успокоила его Юля.
– Только заедем на одну минуту к памятнику.
Недоумение шофера сразу рассеялось. Он высадил ее у обелиска и поехал разворачиваться.
Юля сняла босоножки и пошла по густой росистой траве прямо к могиле. Она была здесь раньше и не один раз. Но сегодня шла сюда с каким-то новым, необычным для нее чувством. Сознание своей вины перед отцом, перед его памятью, быть может не совсем ясное, смутное, наполняло ее стремительно, она казнила себя беспощадно и готова была к любому искуплению, если б только знала, в чем оно должно выражаться. Увядшая черемуха на могиле и еще свежие фиалки в стеклянной банке с водой в первый миг обрадовали, но тотчас же эта мгновенная радость сменилась острой болью от угрызения совести… Кто-то чужой, посторонний принес цветы, достал баночку для воды. А она, родная дочь, пришла на могилу отца вот так, с пустыми руками.
Машина развернулась и подкатила бесшумно. Шофер неслышно появился за Юлиной спиной. Она интуитивно почувствовала его присутствие, спросила, не поворачиваясь, кто остался в живых из родственников Пети Цымбалова, точно хотела себя оправдать. Шофер шагнул вперед, молча пожал плечами, и она поняла всю нелепость своего вопроса.
Медленно, в тупом оцепенении, она пошла в сторону от шоссе, босая, как ходила когда-то в детстве по ядреной утренней росе. Все дальше и дальше шла она к темному прохладному берегу Зарянки, где под первыми лучами пробуждались луговые цветы. Вдогонку ей летело напоминание шофера: "Не опоздать бы к поезду", но оно ей казалось мелким, никчемным. Она не нагибалась, а, как бывало в детстве, садилась на корточки, погружая подол легкого платья в росу, тщательно и бережно рвала цветы. Она не отдавала предпочтения ни фиалкам, ни гвоздике; ей хотелось собрать большой, пестрый букет луговых цветов. И не спешила - пусть уходит поезд, можно подождать следующего, который придет через сутки, подождать
То ли от свежести цветов, то ли еще от чего-то другого таяло сердце, светлело на душе, рождались успокаивающие мысли: "Это хорошо, что я не приготовила букет заранее, не взяла его из дома". И все-таки украдкой думала о том отзывчивом сердце, о заботливых руках, которые приготовили банку, собрали фиалки и наломали черемухи.
Шофер ожидал ее возле обелиска, держа в руке вторую стеклянную банку, наполненную водой.
– Где вы это взяли?
– удивилась она.
– Да тут, в машине валялась… На всякий пожарный.
– И, когда она молча поставила свой букет вместе с банкой у подножия обелиска, сообщил, глядя на часы: - А поезд отправится ровно через две минуты.
– Это неважно, - машинально ответила Юля. По виду она была как будто даже и рада, что опоздала на поезд.
– Один ушел, придет другой…
– Зачем другой. Мы этот догоним. Шоссе идет вдоль железки. Поднажмем - и через остановку ожидать будем. Благо он ползет, как трактор.
И в самом деле, им пришлось минут десять ждать поезда через одну станцию. Шофер поднес ее чемодан, помог сесть в вагон, дождался, когда поезд тронется, и дружески заулыбался в ответ на ее прощальное приветствие.
…Неожиданное появление Юли и ее стремительный отъезд в совхозе толковали по-всякому, но никто, кроме Веры, не догадывался о подлинной причине такого довольно странного поступка.
Через неделю после отъезда Законниковой на имя Веры из Москвы прибыла невероятно тяжелая посылка. На почте удивлялись и любопытствовали: золото там, что ли? Одному человеку и не поднять.
Вера посмотрела на обратный адрес и все поняла - Петр Васильевич Климов выполнил свое обещание. Бронзовую голову Ивана Акимовича Титова, прикрепленную к черному кубику из полированного гранита, водрузили на высокую подставку из-под цветов. Вера вглядывалась в беспокойные, немножко напряженные глаза отца, и ей казалось, что отец чем-то доволен. Доволен и горд. Может, доволен своей дочерью, которая только что начинает жить и которой так много предстоит сделать на этом свете.
– Смотрю на него, и мне кажется, что он кого-то напоминает. Удивительно знакомого.
Это произнес Михаил из-за Вериной спины. Вера не отозвалась, и он продолжал:
– Чем-то похож на моего отца…
Вера взяла руку Михаила и, прислонясь своей щекой к его горячей ладони, сказала проникновенно вполголоса:
– Это наш отец.
Михаил подтвердил:
– Да, наш, Верочка…
1960 - 1962 гг. Москва - Сарья.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ АВТОРЕ
У Ивана Шевцова интересная, я бы сказал, примечательная биография. Отец его двадцатилетним юношей штурмовал Зимний дворец в октябре семнадцатого, а через три года умер от тифа, когда единственному сыну его едва исполнилось три месяца. В 10 лет Иван Шевцов пас колхозных телят в глухой белорусской деревне на левобережье Днепра. В 16 лет печатал в районной газете свои очерки и фельетоны, занимая в редакции штатную должность "инструктора сельхозотдела". Красный галстук и комсомольский значок, героическая романтика, мечта о подвиге, красоте, величие, созидательный пафос тех дней - все это накрепко входило в душу, формировало мировоззрение. Редакция райгазеты посылает его в институт журналистики, а он едет в погранучилище и в 19 лет в звании лейтенанта в снегах карело-финских лесов командует взводом разведки. А еще через год уже у берегов Дуная и Прута - пограничная застава, которой руководит Иван Шевцов, отражает первый вероломный удар фашистских полчищ. Двадцатилетний начальник погранзаставы под жестоким артобстрелом в перерыве между двумя атаками гитлеровцев пишет заявление с просьбой принять его в ряды Коммунистической партии.