Свет не без добрых людей

Шевцов Иван Михайлович

–  Кто-то против тебя Егорова настраивает, ты это прими к сведению, - доверительно сообщил директор треста, который души не чаял в Булыге. Он всегда говорил, что Роман не подведет ни по мясу, ни по молоку, Роман вытянет.

–  Пусть настраивают, мне некогда их "настройками" заниматься, мне работать надо, - отвечал Булыга тоном оскорбленной личности. А благосклонное начальство уже спешило его успокоить:

–  Да ты не расстраивайся, в обиду я тебя не дам. Буду лично с Егоровым разговаривать, все объясню.

И он в самом деле при каждой встрече с первым секретарем обкома старался выставить в ярком свете совхоз "Партизан"

и его руководителя Романа Петровича Булыгу. Умный и проницательный, Захар Семенович насквозь видел директора треста, которого, как работника, он не высоко ценил, и прямо говорил ему, что в отношении Булыги он глубоко заблуждается. Булыга живет прошлым, в лучшем случае настоящим, и не желает заглянуть хотя бы лет на пять вперед. Но руководитель треста придерживался своего мнения и как-то при разговоре с заместителем министра, нахваливая Романа Петровича, заметил, как бы между прочим, что жаль только, что секретарь обкома, очевидно по каким-то личным мотивам, невзлюбил Булыгу. Надо было на всякий случай заручиться поддержкой министерства. Заместитель министра всего один раз был в совхозе "Партизан" вместе с директором треста. Роман Петрович произвел на него хорошее впечатление, и он был склонен думать, что виною "предвзятого" отношения Егорова к Булыге - парторг.

Если арест Яловца и связанное с ним предполагаемое освобождение Михаила обрадовали Веру, то статья в газете насторожила и поселила в сердце червячок ревности - ей неприятно было видеть в газете две фамилии рядом: "М. Гуров и А. Комарова".

4

В первых числах марта выдался один такой день, когда впервые ощутимо запахло весной, когда ее молодые, свежие голоса прозвучали ослепительно-ярко и звонко. И хотя это был понедельник, всем казалось, что сегодня какой-то праздник, и праздник был не в календаре, а в душе у людей, и принесло его солнце и тихое, безветренное хрустально-голубое небо. Такие дни приносят либо нестерпимую радость, от которой дух захватывает, либо такой же силы щемящую и ноющую тоску, от которой не знаешь, куда себя девать.

Вере этот день принес второе.

Истомившись и устав от дум о Михаиле, тысячу раз решившая, что он ее разлюбил или не любил совсем, она сильно затосковала по Москве. Ее обуяла тоска по дому. Она готова была немедленно уехать хоть на денек, бросив все на свете.

Вера вышла из дома и направилась куда глаза глядят, а точнее, куда повело ее сердце. А оно повело почему-то не в любимый гай, тысячи раз исхоженными тропами, а в лес, где когда-то вместе с Михаилом они собирали грибы. Зримо таял снег, по дороге и с полей, обнаживших темные пятна косогоров, мурлыча бежали ручьи. Все было радостное, задорное, молодое. Даже гребешки у кур и петухов казались какими-то необыкновенно свежими, ярко-алыми. Воробьи кричали бойко, шумно, как базарные торговки, заглушая звонкие капели. Блестящая хрупкая корка снега сверкала ослепительно, искрилась, играла голубыми и палевыми переливами.

В лесу стоял первый аромат весны, тонкий, приятно ощутимый запах талого снега и солнца.

Солнце пригревало. Вера сняла варежки, замедлила шаг, осмотрелась. Подставила солнцу вспотевшее, возбужденное от полноты чувств лицо: пусть его мягкие, еще робкие поцелуи наложат первый загар. Затем свернула с дороги на тропку, голубую, веселую, по-заячьи ускакавшую в березовую

рощу, ту самую, которую они назвали симфонией. На фоне чистого синего неба освещенные солнцем верхушки берез были красными, стволы желтыми. Игривые шишки-сережки не трепетали, не шевелились, и все же Вера чувствовала - они живые.

Издалека она увидала старую березу и обрадовалась ей, как старой знакомой. Бойко и дружно титикали синицы, шныряя между веток. Нет, не пищали, а именно пели, возбужденные, обрадованные приближением весны. Они летали парами, друг за другом, озорные, игривые. Галки справляли свой праздник любви. Хмельные от безумных страстей, бестолково и громко оглушая рощу пьяным криком, они цеплялись на ветках усохшей старой березы и, сцепившись в исступлении, парами падали вниз, но за несколько метров до земли, словно опомнясь, вдруг расцеплялись, расправляли крылья, устало и тяжело снова взлетали на березу.

Вера наблюдала за птицами. Вспомнилась фраза: "Всюду жизнь", и вызвала в памяти картину Ярошенко с этим названием. Но не птицы-голуби четко стояли в памяти, а железная решетка на окне вагона, решетка, за которой были люди, кормящие вольных птиц. Идя домой, Вера подумала: "Вот и я вольная птица. Только сердце мое упрятано за решетку".

Вечером Вера вышла на улицу. Тимоша стоял на крыльце и пристально смотрел на небо. Вера спросила:

–  Что увидел? Спутник?

–  На Венеру смотрю, какая яркая. А вдруг они первыми прилетят к нам? Интересно, какие они?

–  Кто?
– не поняла Вера.

–  Ну, эти жители Венеры. Может, у них крылья, как у птиц, и руки само собой.

–  А полетел бы, если б вдруг доброволец потребовался?

–  Что за вопрос, любой бы с радостью полетел.

–  Нудный ты, Тимоша.

–  А может, чудной?

Вера не ответила. Она шла по улице села, шла мимо дома Михаила и вдруг… остановилась, замерла, затаив дыхание: в его окне волнующе-призывно горел свет. И оттуда, из его окна, в ярком золотистом потоке света сюда, на хрупкую от легкого морозца улицу, над которой мерцали тусклые, холодные звезды, струился дивный горячий ручеек той самой музыки Чайковского, которую они слушали вместе с ним, - лился и плавил снег, оттаивал душу, согревал небо. В золотистом луче света кружились и плыли в дивном вальсе хороводы цветов и маленьких лебедей, похожих на молодые березки, бежали ей навстречу и падали к ногам.

–  Ми-иш-а!.. Вернулся… - Эти слова радости, боли, счастья, любви застряли в груди, мешая перевести дыхание.

Она бросилась в дом, не постучав, открыла дверь, задыхаясь, ступая через ступеньку крутой лестницы, взбежала наверх, готовая броситься к нему на грудь и разрыдаться. Но судьба зло шутила над ней. В Мишиной комнате у письменного стола, склонясь над листками исписанной бумаги, сидела по-домашнему уютно Нюра Комарова.

Тяжело дыша и не скрывая своего радостного волнения, Вера спросила:

–  Вернулся? Где он?

Нюра окинула ее с ног до головы медленным, спокойным взглядом и, не вставая со стула, а лишь откинувшись на спинку, устало и натруженно сказала:

–  Добрый вечер, Вера.
– Это было сказано очень просто, обыкновенно и даже приветливо.
– Миша еще не вернулся.

Вера растерялась, она была так уверена.

–  Я проходила мимо, вижу, свет, прежде никогда не было… - И спохватилась: "Что это я, оправдываюсь? Вот еще". Спросила: - А как цветы, не завяли?.. Ой, какая прелесть!