Свет погас
Шрифт:
— Мистер Торпенхау в десять раз лучше вашего, — добавила она напоследок.
— Ясное дело. Поэтому он и уехал. Я остался бы здесь и спал с тобой.
Девушка села, подпёрла рукой подбородок и взглянула на него с презрением.
— Это со мной-то! Да будь моя воля, вам бы несдобровать. Не бойся я виселицы, убила бы вас на месте. Прямо на месте. Вы мне верите?
Дик устало улыбнулся. Мало радости жить с мыслью о работе, которая никак не удаётся, с фокстерьером, который не может говорить, и в обществе женщины, которая говорит без умолку. Он хотел ответить, но в этот миг в углу мастерской всколыхнулась
— А все потому, что желудок у меня вконец расстроен. Дружок, придётся нам сходить к доктору. Это не дело, глаза надо беречь, чтоб добывать хлеб насущный и бараньи косточки для таких вот славных пёсиков.
Доктор, приветливый седоволосый старичок, практиковавший по соседству, слушал молча, пока Дик не заговорил о серой дымке, которая появилась в мастерской.
— Всякий из нас время от времени требует мелкой починки и заплаток, — застрекотал он. — Как и корабль, любезный друг, — в точности как корабль. Порой возникает трещина в корпусе, и мы обращаемся к хирургу, порой неисправен такелаж, это по моей части, порой застопорит головную машину, тогда требуется психиатр, а порой вперёдсмотрящий теряет остроту зрения, и нужно показаться окулисту. Советую вам показаться окулисту. Мелкая починка время от времени требуется всякому из нас, только и всего. Обязательно покажитесь окулисту.
Дик разыскал окулиста — самого знаменитого в Лондоне. Он был уверен, что местный доктор ничего не смыслит в своём деле, и более чем уверен, что Мейзи поднимет его на смех, если ему придётся носить очки.
— Я слишком долго пренебрегал предостережениями милорда желудка. Оттого, Дружок, у меня и рябит в глазах. Но я вижу ничуть не хуже прежнего.
Когда он вошёл в скупо освещённый коридор, который вёл в приёмную окулиста, его едва не сбил с ног какой-то человек. Он стремглав выбежал на улицу, но Дик успел заглянуть ему в лицо.
— Явно из пишущей братии. Форма лба в точности как у Торпа. До чего же он мрачен. Вероятно, узнал, что дела его плохи.
При этой мысли Дика объял настоящий ужас, такой ужас, что у него перехватило дух, и он вошёл в приёмную, где стояла массивная резная мебель, а на стенах, оклеенных темно-зелёными обоями, висели блеклые цветные литографии. Среди них он заметил репродукцию одного из своих рисунков.
Множество людей дожидались приёма. Взгляд Дика привлёк сборник рождественских песнопений в алом, тиснённом золотом переплёте. К доктору часто приводили детей, и такие книги с крупным шрифтом лежали здесь для того, чтобы их занять.
— Низкопробное идолопоклонническое Искусство, — сказал Дик, придвинув книгу к себе. — Судя по изображениям ангелов, сборник этот издан в Германии.
Он открыл книгу наугад, и в глаза ему бросились стишки, напечатанные красными буквами:
Возрадовалась истинно МарияИ сразу все втроём,Узрев, как сын её Христос содеял чудо:Слепых Он исцелил при сём;Слепых Он исцелил, и вот господня воляДля нас превыше всех святынь.Отцу, и сыну, и святому духу славаВоДик читал и перечитывал эти стишки, а когда подошла наконец его очередь, сел в кресло, и доктор наклонился над ним. Луч света, отражённый зеркальцем, ослепил его, и он моргнул. Доктор ощупал на голове шрам от сабельного удара, и Дик коротко рассказал, как его ранили. Когда луч перестал бить в глаза, он увидел лицо доктора, и его снова охватил ужас. А доктор говорил какие-то туманные слова. Дик уловил средь них лишь «шрам», «лобная кость», «зрительный нерв», «соблюдайте крайнюю осторожность» и «необходимо избегать умственного напряжения».
— Каков ваш приговор? — едва вымолвил он. — Ведь я художник, мне дорога каждая минута. Что же вы посоветуете?
Снова словесный водоворот, но теперь смысл был понятен.
— У вас не найдётся чего-нибудь выпить?
В этом кабинете с задёрнутыми шторами приговоры выносились многократно, и у подсудимых часто возникала потребность подкрепить силы. Дик почувствовал в руке рюмку с коньяком.
— Насколько я понял, — сказал он, поперхнувшись обжигающим горло напитком, — вы находите у меня поражение зрительного нерва или что-то в этом роде, а стало быть, надежды нет. Много ли мне остаётся времени, если я буду избегать тягот и волнений?
— Вероятно, около года.
— Бог ты мой! Ну, а если я не стану себя беречь?
— Право, затрудняюсь сказать. Невозможно в точности установить всю глубину поражения вследствие сабельного удара. Шрам у вас застарелый, и… вы говорите, что долгое время подвергались в пустыне ослепляющему воздействию солнечных лучей? И к тому же злоупотребляли зрением, отделывая свои рисунки до мельчайших штрихов? Право, я затрудняюсь.
— Простите, пожалуйста, но для меня это полнейшая неожиданность. С вашего позволения я посижу здесь ещё минутку, прежде чем уйти. Я вам глубоко признателен за то, что вы сказали мне правду. Но это полнейшая неожиданность, право же, полнейшая неожиданность. Спасибо.
Дик вышел на улицу, где его восторженно встретил Дружок.
— Плохи наши дела, пёсик! Хуже некуда. Пойдём-ка в Парк да поразмыслим немного.
Они дошли до памятного Дику дерева и уселись под ним, потому что у Дика от ужаса подкашивались ноги и нестерпимо саднило под ложечкой.
— Отчего это обрушилось на меня так неожиданно? Словно выстрел в спину. Ведь это, Дружок, все равно что быть похороненым заживо. Через какой-нибудь год, ежели даже соблюдать всяческие предосторожности, нас окутает непроницаемая тьма, и мы уже никого не будем видеть, не сможем осуществить ни одного своего желания, живи хоть до ста лет. — Дружок радостно завилял хвостом. — Нет, Дружок, тут надо поразмыслить всерьёз. Попробуем испытать, каково быть слепым.
Дик зажмурился, и перед ним во мраке уже витали огненные крючья и пыточные колёса. Но когда он открыл глаза и посмотрел в глубь Парка, зоркость его не претерпела никакого ущерба. Сперва он все видел явственно, потом же вокруг вновь медленно завертелся ослепительный фейерверк.
— Да, малыш, дела наши совсем дрянь. Пойдём домой. Если б Торп был сейчас со мною!
Но Торпенхау был на юге Англии, где вместе с Нильгау осматривал доки. От него приходили лишь короткие и загадочные письма.