Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
– Быть может, ничего не поняли мы? – усомнился Николай.
И они уже были готовы окликнуть других солдат, чьи шаги приближались во мраке ночи.
14
Письмо было датировано 28 ноября, «на рассвете». Софи перечитала несколько фраз из него: «Почему ты не сообщаешь мне никаких новостей? Ты не больна? Я терзаюсь беспокойством, как ты там. Пришли мне ответ с обратной почтой, умоляю тебя!.. Кончина царя, о которой я узнал вчера, вынуждает меня задержаться здесь еще на некоторое время. Друзья рассчитывают на меня. Я не могу их покинуть… О Софи, если бы ты знала, как опьяняет ощущение, что ты после стольких лет бездействия снова нужен!.. Я возвращаюсь с ночной прогулки по городу. Говорил с солдатами. Эти простые, грубые люди понимают нас… Кстати, три-четыре дня назад я видел Никиту. Он навещал
Она подняла глаза и посмотрела на окно гостиной, по которому хлестал сильный дождь со снегом. Эти любовные уверения очень мало трогали ее, как будто письмо предназначалось другой. Она чувствовала, что окончательно освободилась от Николая, забыв и о его достоинствах, и о недостатках. Поскольку он требовал ответа, она напишет ему, что ему незачем больше искать встреч с нею. Ему остается только поселиться в Санкт-Петербурге, тогда как она сама останется в деревне. В глазах света они будут представлять собой разъехавшуюся супружескую пару, каковых очень много. Позже она, быть может, вернется во Францию. В любом случае, Софи не бросит никакого упрека в адрес мужа. Зачем? Он бы не понял, почему ее оскорбила такая малость. Безвольное, легкомысленное, непостоянное существо – вот за кого она вышла замуж и от кого должна сейчас избавиться. Она рассчитывала на свекра, который мог защитить ее от возможных выпадов Николая. Михаил Борисович проявлял такую заботу о чести и спокойствии снохи, что рядом с ним она ощущала себя в безопасности, как в крепости. Ей нравилось их уединение в Каштановке, неяркая и уютная жизнь, которую поверхностный наблюдатель счел бы тоскливой; Софи полюбила эти невеселые края с нежными красками, полюбила простых людей, бывших у нее в услужении. Впрочем, ее супружеская жизнь закончилась. Она не могла представить себе, что увлечется другим мужчиной. И после десяти лет брака знала, что детей у нее не будет. Какой обрыв в нити ее жизни! Ребенок с жадным ротиком, удивленным взглядом, неловкими и мягкими ручонками! Она снова задумалась об этом, разволновалась, стала терзаться. Чувство неудовлетворенности, вызванное несовершенством собственной плоти, иногда охватывало ее с неистовой силой. После ссоры с Седовым она больше не ездила в Отрадное. А он, наверное, уже снова уехал. Как только она узнает об этом наверняка, то поедет повидать Мари и маленького Сережу.
Письмо Николая трепетало между пальцев. Она сложила его и сунула за корсаж. Тяжелые шаги вернули ей улыбку на губах. Михаил Борисович вошел в гостиную, он выглядел усталым и заспанным. Узнав несколько дней назад о кончине царя, он очень расстроился. Не говоря ни слова, он протянул Софи газету. Траурной линией была очерчена первая страница «Русского инвалида». Под рамкой с изображением двуглавого орла Софи прочитала:
«Воскресенье, 29 ноября 1825. – Гонец, прибывший из Таганрога 27-го числа сего месяца, доставил печальную новость о кончине Его Величества Императора Александра. Узнав об этом неожиданном трауре, высокопоставленные члены императорской фамилии, Государственный Совет, министры собрались в Зимнем дворце. Первым, Его Величество Великий Князь Николай Павлович, вслед за ним все находившиеся там государственные чиновники, а также все полки императорской гвардии принесли присягу верности и повиновения Его Величеству Императору Константину I».
– Итак, – сказал Михаил Борисович, – у нас начинается новое правление. За мою долгую жизнь это будет уже четвертый император, которого мне придется узнать: Екатерина Великая, Павел I, Александр I, а теперь Константин… Вы, должно быть, воспринимаете меня как исторический памятник!
– Ни в коей мере, – возразила она. – Я даже нахожу вас удивительно молодым. Еще утро, а он уже одет с ног до головы! Вы собираетесь выезжать?
– Да, – ответил он, – мне надо побывать в Пскове. В соборе будут служить панихиду по императору. Губернатор просил всех именитых граждан присутствовать
– Поеду в Черняково, потом в Крапиново…
– Опять навещаете больных крестьян?
– Не упрекайте меня в этом, я нахожу удовольствие в этих поездках и, в каком-то смысле, оправдание моего здесь пребывания.
– Вашего пребывания… О, ваше пребывание не требует таких оправданий!.. О нет, Софи!..
Он больше ничего не сказал, но его взгляд был полон нежности. Она смутилась, будто он выбрал ее из сотен ей подобных. Вздохнув, Софи различила хруст письма Николая у своей груди. Уголок листка царапал ей кожу. Она поднесла к нему руку.
– Вы не получили по почте известий из Санкт-Петербурга? – спросил Михаил Борисович, заметив ее жест.
– Получила.
– И что вы собираетесь делать?
– Останусь здесь при условии, что Николай сюда не вернется, – произнесла она четким голосом.
С восхищением глядя на Софи, Михаил Борисович подумал, что она для него уже не та женщина, которой он отдавал предпочтение, которую выбрал, женщина, отличная от всех; нет, она стала частью его души, его тепла настолько, что он уже не представлял себе жизни без нее, так же как не верил в существование каких-то чувств после смерти. Медленно подчеркивая суровый смысл каждого слова, он произнес:
– Не беспокойтесь, он не переступит порога этого дома. Я извещу его об этом немедленно.
– Лучше я напишу ему сама, – возразила она.
– Как вам угодно, Софи. Но не медлите. Ради вашего покоя, вашего счастья, которыми я так дорожу!..
Он поцеловал ей руку. Всякий раз, когда он склонял перед нею свою седую тяжелую голову, она ощущала, что это верный человек. Явился Федька и сообщил барину, что коляска готова. Михаил Борисович выпрямился. Высокий и сильный, с густыми волосами, ярким цветом лица, фигурой, затянутой в черный сюртук с бархатным воротничком, он, казалось, ждал комплимента.
– Вы великолепны! – с восхищением произнесла Софи.
Михаил Борисович выслушал эти слова с серьезным видом, что удивило Софи. Неужели он воспринимает все, что она говорит, буквально? Федька открыл большой зонтик, чтобы поберечь хозяина, пока он будет садиться в коляску. Экипаж двинулся в путь в потоке воды и снега, падающих с неба блестящими струями.
Софи обедала наедине с месье Лезюром, который на протяжении всего застолья расхваливал ей преимущества французской кухни в сравнении с русской. Он так раздражал Софи, что она вышла из-за стола, не притронувшись к десерту. Ей надо было срочно съездить в Черняково, где, по слухам, умирала жена старосты. Не дожидаясь, когда подадут коляску, она пошла на конюшню и встала у порога. Дождь и снег прекратились. Куры с кудахтаньем отбежали от кучки теплого навоза. Белая кобыла, уже облаченная в сбрую, кружилась на месте, стучала копытами по камням водосточного желоба и вся содрогнулась, выскочив на свежий воздух. Конюх подтолкнул ее к оглоблям упряжки, крича на собак, которые бегали вокруг, тявкали, мешая ему заниматься делом. Василиса принесла из кладовки груду старой одежды, которую приготовила по приказу барыни, и сунула все это под лавку. Софи положила в эту связку три шерстяных покрывала и коробку с лекарствами.
– Вы так хорошо будете лечить мужиков, барыня, – сказала Василиса, – что они не станут умирать. Постареют. И что тогда с ними делать, никто не знает!
Толстая, беззубая и спокойная, она смеялась, не сознавая своей жестокости. Мальчик Гришка залез на место возницы. Его голые ноги утопали в огромных валенках. Круглая шапка доходила до бровей. Он был, видимо, очень горд, что повезет барыню. «Все здесь любят меня! – подумала Софи. – Я действительно дома!» Василиса помогла ей сесть, укутала колени барыни овечьей дохой, перекрестила ее и сказала:
– Не гони, Гришка!
Гришка щелкнул языком, и коляска, содрогнувшись, тронулась. Снег не задержался. Под колесами с хлюпающим звуком расступалась земля. По обеим сторонам дороги сверкали колдобины, полные воды. С высоких черных елей, протянувших ветки к затянутому тучами небу, стекала вода. В туманном воздухе клубились пары, распространяемые дыханием Гришки и кобылы.
Когда коляска достигла конца аллеи, Софи увидела всадника, ехавшего навстречу. Она узнала крестьянина из Отрадного (одного из немногих, не проданных Седовым), сидевшего верхом на рабочей лошади. Софи тут же решила, что он привез ей приглашение от Марии, и порадовалась этому. Подъехав к коляске, мужик снял шапку. Обнажился чистый и бледный лоб, венчающий обожженное солнцем и заляпанное грязью лицо.