Свет праведных. Том 1. Декабристы
Шрифт:
– Помогите, помогите мне! – кричал адъютант. – Раненого нужно поскорее унести!
Никто и пальцем не пошевелил. Онемевшие, остолбеневшие от изумления мужчины и женщины смотрели на агонию героя с таким же страстным любопытством, с каким наблюдали бы за предсмертными судорогами цесарки, которой только что свернули шею. Николай почувствовал омерзение, к горлу подступила тошнота. Все его мечты о свободе, братстве, благородных идеях дворянства рассыпались в прах у тела первой жертвы революции. Он сожалел только о том, что очутился в пустоте: дружеские разговоры за столом Рылеева, споры и примирения с товарищами, все, все, что мнилось таким святым и таким чистым, теперь было потеряно. Хватило одной пули. Пытаясь себя утешить и подбодрить, он попробовал зайти с другой стороны: возможно, именно святость и чистота их дела оправдывает
– Друзья, помогите! Помогите же! Вы не можете отказать мне в этой просьбе! Помогите, друзья!..
Вскоре поняв все-таки, к кому обращается с такой мольбой, он живо сменил адрес и закричал:
– Ипполит!.. Ипполит!.. Скорее сюда!..
Николай увидел Розникова в парадном мундире – тот, расталкивая локтями солдат и зевак, бурча проклятия, продирался сквозь толпу. Их глаза встретились.
– Несчастный! – буквально взревел Ипполит, презрительно измерив взглядом старого приятеля. – Теперь ты видишь?! А я ведь предупреждал тебя!.. Что же вы сделали?!.. Такого человека!.. Лучшего из людей!..
Розников, в свою очередь, склонился к раненому. Николай чуть отступил. Он сгорал со стыда, он готов был провалиться сквозь землю в тот самый момент, когда ему хотелось бы, наоборот, гордо воспарить в лучах славы.
Тем временем адъютанты вдвоем подхватили генерала под мышки и потащили безвольное тело в направлении манежа – лошади стояли там. Милорадович был похож на тряпичную куклу: сапоги его взрыхляли грязный снег, оставляя на нем борозды, голова с завитыми и крашеными волосами свисала на простреленную грудь, бесполезные теперь ордена неуместно позвякивали… На другом конце площади Николай Павлович совещался с генералами.
– Кто стрелял? – спросил Озарёв, вернувшись к мятежникам.
– Я! – воскликнул Каховский.
Он улыбался, лицо его было спокойным, правда, широкие поля черной шляпы подчеркивали смертельную бледность этого спокойного лица. Но взгляд отставного поручика, устремленный на оружие, казался более чем дружелюбным.
– А что – разве это было необходимо? – снова поинтересовался Николай.
– Безусловно! Его слишком любили в армии. Он мог все нам погубить!..
Бешенство Озарёва поутихло: слова товарища неожиданно показались ему справедливыми. На самом деле его выстрел знаменовал истинное начало мятежа. Границу переступили – обагрив ее кровью. И теперь, связанные совершенным одним из них убийством, заговорщики уже не могут сделать ни шагу назад, они должны продолжать борьбу – неумолимо, непреклонно, вести ее не на жизнь, а на смерть.
Солдаты как будто тоже почувствовали вдруг облегчение и принялись монотонно выкрикивать:
– Да здравствует Константин! Да здравствует Константин!
Офицеры в эту же минуту начали скандировать:
– Да здрав-ству-ет кон-сти-ту-ци-я!
Какой-то румянощекий сержант обратился к Николаю:
– Вашбродь, а это ктой-то у нас Кон-сти-ту-ци-я?
– Долго сейчас объяснять, – попытался уклониться от ответа Озарёв.
Но сержант не унимался:
– А ребята говорили, вроде как она – супруга великого князя Константина! Так – правду они говорят или нет?
– Ну… да, да, что-то такое, где-то так… – промямлил Николай, решив: главное сейчас – выиграть, а какими средствами – уже и не так важно. Оправдываться они станут потом, потом отделят истину ото лжи. Усталый, замерзший, он весь дрожал. Рылеев снова пропал куда-то. Кого, что он ищет? Военного подкрепления? Просто моральной поддержки? Солнце пробилось сквозь туман – и сразу же заискрился снег, сверкнули в бледных лучах оконные стекла и лезвия штыков…
К двум часам пополудни гвардейцы, в большинстве оставшиеся верными великому князю Николаю Павловичу, показались на площади и выстроились в колонны по эскадронам. Всадники – сабли наголо, белые мундиры, кирасы и каски – держались в седлах вороных своих коней прямо и горделиво. Толпа немедленно отозвалась на появление конногвардейцев враждебными криками:
– Эй, вы, убирайтесь отсюда со своей медной башкой!
Чуть позже шестьсот человек, представлявших Московский полк, но не ставших бунтовщиками,
Николай взобрался на груду камней, приготовленных для стройки, и обвел глазами обширный прямоугольник, простершийся между Сенатом, Невой, Адмиралтейством и оградой, за которой уже виднелось незаконченное здание кафедрального собора. Стало ясно, что великий князь дислоцировал свои – значительно превосходящие восставших по численности – войска таким образом, чтобы они окружили каре бунтовщиков. Все входы и выходы теперь охранялись. Издали строй императорских войск напоминал детский рисунок: блестящий забор из штыков, чуть ниже – розовая пунктирная линия, это лица, еще ниже – полоса из маленьких белых крестиков – так выглядели перевязи на груди. Между силами порядка и силами мятежников огромной черной тучей располагалась толпа – люди шептались, вертя головами. Особо любопытные влезли на деревья бульвара, на строительные леса, на крыши ближайших домов. Время от времени звучали донесшиеся неведомо откуда выстрелы, и тогда по рядам солдат и толпе пробегали волны. Николаю вспомнилось прошлогоднее наводнение: поднявшаяся выше уровня парапета набережных река выплеснулась тогда на площадь, пугая и нагоняя тоску. Сегодня – при виде людского потока, такого же бушующего и непонятного – его охватила похожая тоска. Чего можно ждать от этого не поддающегося никакому управлению смешения тел и умов? Пока ни со стороны лояльных по отношению к власти войск, ни со стороны мятежников никто не решался перейти к действиям. Внутри каре солдаты разложили костерок из найденных, скорее всего, на стройке досок и приплясывали рядом с ним, чтобы согреться. По площади уже сновали развеселые молодцы – предлагали желающим водки из кувшинов. Николай спрыгнул на землю. Пробираясь между солдатами, он вдыхал характерный запах, в котором были смешаны ароматы кваса, кислой капусты, влажного сукна, кожи, мужского пота, и ностальгически вспоминал времена, когда он был своим среди этих людей. Решил, когда революция победит, вернуться в армию. Конечно, вполне может случиться, что Софи рассердит такое его решение, но только поначалу – он сумеет все ей объяснить, он переубедит жену: ведь ясно же, что новому правительству потребуются преданные и надежные офицеры, способные заменить тех, кто остался верен старому режиму.
Продолжая размышлять, Озарёв рассеянно бродил взглядом по лицам окружавших людей – и вдруг внимание его привлекла знакомая физиономия. Во-о-он там высокий светловолосый молодой человек в красной рубахе и бараньем тулупе продирается сквозь толпу – ба! да это же Никита, юноша-крепостной, которого Софи отправила в Санкт-Петербург, чтобы он обучился тут ремеслу! Несмотря на то, что одежда его была явно крестьянской, в манерах парня виделась непринужденность, даже некоторое благородство, смотри-ка, насколько гордо посажена у него голова, а как развернул могучие плечи, мерно покачивая ими, а глаза-то, глаза-то до чего спокойные! Хм… Гляди-ка, за ним, оказывается, пристроился старик Платон с корзиной в руке… Ах да, им ведь уже случалось выходить в город вместе… Оба крепостных шарили взглядами по толпе, будто стараясь найти кого-то. Наконец, заметили Николая, и лица их осветились улыбками.
– Барин мой, барин, – приблизившись, запричитал Никита, – так я и думал, что вы будете здесь, на площади! Зашел за Платоном – и вот мы здесь!
– Я принес вам поесть, – добавил Платон, похлопывая по крышке своей корзины. – Тут вот колбаска, сыр, вино, даже соленые огурчики…
– Очень мило с твоей стороны, – сказал Николай, – только я ведь ни в чем не нуждаюсь!
– Как это не нуждаетесь! – воскликнул старик. – Если хотите иметь силы, надо кушать! Да и пальтишко на вас хлипкое – небось, уже продуло! Не подцепить бы простуды, барин! Мы еще захватили с собой для вас теплую шубу – маленько, правда, старовата, что правда, то правда, зато вмиг согреетесь!