Свет с Востока
Шрифт:
— Пахан, я же не к тебе пристаю, чего ты...
— Что-о? Пристал бы ты ко мне, я бы через пять минут играл тобой в футбол! Мразь, отойдешь ты, наконец?
Человек привстал с чемодана. Уголовник, недовольно сопя, вернулся на свое место. Спасенный старик перекрестился и стал быстро что-то вынимать из ящика и жевать. Желтоватое лицо его спасителя повернулось ко мне:
— Вот ведь! Сам в тюрьму попал, а другого заключенного грабить хочет!
— Да уж, добро бы фитиль, доходяга, — проговорил я. — Добро бы оголодал, а то ведь ряшка-то сытая, мордоворот кирпича просит! И вот лезет барданы курочить...
Пронзительные
— Давно сидите?
— Шесть лет по тюрьмам-лагерям, два с половиной в ссылке, два с половиной под негласным надзором и вот полгода новой тюрьмы — итого: одиннадцать с половиной годочков.
— Я вас обогнал! — засмеялся собеседник. — У меня уже таких годочков тринадцать.
Так мы познакомились. Геннадий Сергеевич Воробьев, сын псковского крестьянина, в 1925 году, двадцати лет, вступил в партию. Стал журналистом, членом редколлегии ленинградского журнала «Вокруг света», в те годы одноименный журнал выходил и в Москве. Убежденный коммунист, он и сына своего назвал необычным именем Лори: Ленин — организатор революционного интернационализма. А в
Вновь на восток
189
1936 году стал одной из первых жертв поднимавшейся волны произвола. Получил шесть лет заключения, отправили на Колыму, вернулся оттуда хромым, через десять лет после ареста. Пробыл под надзором два года, в 1948 схватили опять. И тут случилось чудо — зачли пересиженные сверх срока четыре года, поэтому из десяти лет, отмеренных теперь Особым Совещанием, сидеть Геннадию Сергеевичу только шесть, в 1954 году должны выпустить. Авось. Будем надеяться.
О многом шли наши разговоры, Воробьев был начитан. Вскоре «новгородцам» велели собираться в этап. К счастью, мы оба в него и попали — только в разные вагоны, потому что охранники размещали заключенных по первым буквам фамилий.
Арестантский поезд медленно тронулся, пошел, набирая скорость. Переполненные людьми, наглухо закрытые, днем и ночью охраняемые вооруженной стражей товарные вагоны катятся в пространство. Ухо чутко ловит сквозь толстую стену радиоречь и живые разговоры на станциях. Уже проехали среднюю Россию, перемахнули через Волгу, остался позади Уральский хребет. Куда мы едем? Забудь этот простой и столь же пустой вопрос, ведь мы не едем, нас везут. Как скот на бойню — ему тоже не сообщают о месте назначения.
Сравнение уводит мысли вглубь. Конец каждой человеческой жизни ужасен: смерть. Как животные в загородке у бойни, толпящиеся около единственного выхода — под нож мясника, мы никуда не можем уйти в сторону от гибели... Но в отличие от животных, упрямое стремление пройти свой путь с наибольшей пользой для себя и других продлевает жизнь.
Стучат колеса, катятся вагоны, память возвращается к Аррани:
Ни вздоха, ни взгляда, ни слова. И мрачен, и долог мой плен. Но знаю — мы встретимся снова, Я в этом уверен, Илен.
Над нами безумствует вьюга, Разомкнуты наши пути. Но сердцу и памяти друга От вас никуда не уйти.
... — Куда везут?
— Черт их знает! Ну, уж не дальше Сахалина.
— Типун тебе на язык с твоим Сахалином. Поближе-то некуда, что ль?
190
Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК
— Куда ни привезли, везде работать надо, эхма! Не можешь владеть золотом — бей молотом.
... —
— Ха-ха-ха!
— Я слышал, это сочинение одного семинариста, — говорит кто-то, — и отец благочинный или там еще какой-то церковник, прочитав, начертал оценку: «охально, озорно, однако отлично». Тоже на «о».
Ночи, дни. Ночи, дни. Стуки молотом по стене над ухом, поверки. Стучат колеса, катятся, качаясь, вагоны. Нас высадили в Тайшете.
25 августа 1949 года началась моя жизнь в Озерлаге. Я еще не знал, что в красивом, даже поэтическом названии лагеря — «Озерный» — спрятаны слова «Особый, Закрытый, Режимный». Первое из этих слов предваряло в виде буквы «О» номер каждого лагерного пункта или «колонны», как здесь говорили. Чтобы это скрыть, начальство произносило неудобное «О» как «ноль».
Колонна 025 в Тайшете была пересыльной: этапы узников, прибывшие сюда по железной дороге со всех концов страны, затем переправлялись на «трассу» — озерлаговскую «глубинку». Это огромное пространство усеивали многочисленные, строго отделенные от внешнего мира и даже друг от друга лагерные точки. За высокими заборами, опутанными колючей проволокой с конвойными вышками по углам, следовыми полосами изнутри и снаружи, текла жизнь загнанных сюда «врагов народа»: начальник, инспекторы, надзиратели были для них неограниченными и непререкаемыми повелителями.
Как только нас, отсчитав по пятеркам, впустили в зону пересылки, я встретился с Воробьевым, привезенным в другом вагоне нашего поезда. Мы обрадовались друг другу и с тех пор не разлучались. Дошло до того, что когда меня назначили таскать в бадье воду на кухню, Геннадий Сергеевич, пренебрегая своей хромотой, предложил себя в напарники. Было и жаль его, и в то же время приятно не прерывать общения. Поэтому я наливал воду из колодца в бадью не до краев. Разговоры наши длились до отбоя каждый день. Однако 8 сентября Воробьева угнали в этап. Я проводил его до ворот зоны, мы тепло простились, не зная, доведется ли еще когда-нибудь встретиться. В лагерях так бывает нередко. Начальство равнодушно, а подчас и умышленно пре
Вновь на восток
191
секает все проявления замеченной приязни между заключенными — «чтобы не могли сговориться», поэтому и проситься на этап, с которым отправляют вашего товарища, бесполезно.
Оставшись один, я мог сосредоточенно и неторопливо наблюдать разные стороны окружавшей меня жизни; память вбирала увиденное независимо от моего желания, и сбереженное ею преобразилось в краски, расцвечивающие мысль, когда она обращается к прошлому.
... Вот пожилой, молчаливый Михаил Михайлович Яблунин, сосед мой по этапному вагону. Прибыл, как все мы, на пересылку, ждал, как и мы, отправки на «трассу». И вдруг на тебе: случайно в бараке запел, у него обнаружился бархатистый бас, кто-то сообщил об этом в КВЧ — «культурно-воспитательную часть» — и пришел спецнаряд, по которому попал наш Яблунин в агитбригаду при управлении лагеря, освободившись от лесоповала. Везет же людям!