Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

— Так что собирайте свои вещички — и завтра на выход.

В конце дня я сдал библиотеку, а утром 6 февраля простился с то­варищами и подошел к воротам зоны. Охранник проверил справку, угрюмо сказал: «проходи». Как раз в этот миг в проходную зоны вошел Сериков, только что вернувшийся со своих курсов. Он опять вступал в должность начальника лагпункта и несомненно отправил бы меня работать на шпалозавод, как намеревался год назад, но теперь власть его надо мной кончилась. Я зашагал по лесной дороге, направляясь к другому лагпункту, где надлежало получить развернутое свидетельство об освобождении.

В

свидетельстве значилось:

«Дело от 26/\Т1.1939 г. отменено»

Всего одна строчка. По мысли ее составителей она должна была возместить невинному человеку многолетний урон от неправедного судилища, от незаслуженных унижений и страданий. Не выразили даже сухого извинения, сожаления, не обещают покарать виновных.

Ладно. Уже хорошо, что остался жив. А что же написано в свиде­тельстве дальше?

«По делу от 27/ІУ 1949 г. мера наказания снижена до фактически отбытого срока».

Следовательно, был виновен, а милосердные власти простили, собственно говоря, не простили, а пожалели. А еще дальше выясни­лось, что и не пожалели — лагерный служащий, подняв глаза от раз­ложенных перед ним бумаг, деловито сказал мне:

— Вам назначено ехать на север, в низовья Енисея. Там будете жить на вольном поселении.

В прокуренном голосе прозвучала усмешка. У меня потемнело в глазах. Из писем товарища по Особому Тридцать Седьмому лагпункту Геннадия Воробьева, сосланного «в низовья Енисея» после отбытия срока, я хорошо знал, какие муки ожидают ссыльного в месте, которое мне назвали. Шатаясь, я вышел из учреждения, где людям объявляли их судьбу, побрел к бараку, в котором размещались вызванные на освобождение из разных «лагточек». В голове было пусто и гулко, по-

212

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

том, неспешно поднимаясь, выпрямляясь, начали бродить нестройные мысли. Я ходил и ходил по площадке у барака. Хорошо, что люди по­прятались от свежего дыхания февральского морозца под крышу, залезли на нары, можно спокойно думать, всматриваться в пробуж­дающиеся мысли...

Врач с Двести Первого лагпункта крымский татарин Фатих Осма-нович Адаманов помог мне пройти переосвидетельствование. Медики решили, что север для меня противопоказан. После этого писарь-охранник дописал внизу свидетельства об освобождении: «следует в Шемахинский район Азербайджанской ССР». Ладно, считайте, что упекли меня в глухое горное село. Я же направляюсь в столицу рай­она — город Шемаху, а оттуда в Ленинград. Для моего сердца это была уже Весть, сменившая многоликое Предвестие.

Дальше— неспешное продвижение к окончательной свободе, растянувшееся на февраль и март. Лагерное начальство неохотно рас­ставалось со своими жертвами — нас перевезли в Костомарово, где еще гоняли на какие-то лесные работы. Но вот и Тайшет, столица Особых Закрытых Режимных зон. Перед последней лагерной ночью освобождаемых зачем-то поместили в барак для особо опасных пре­ступников — он находился в дополнительной загородке, устроенной внутри тщательно охраняемого лагпункта. Войдя, мы увидели, что верхние и нижние нары заняты готовившимися ко сну людьми. Во­жак, рослый человек с решительным лицом, вышел к нам навстречу, оглядел, потом обернулся к своим и произнес:

— Вы! Слушай меня! Этим, кто пришел, дать место на нижних нарах! И кто

их тронет, тому сниму голову! И чтоб у них мешки, чемо­даны были в целости! Всем ясно?

Потом он вновь посмотрел на нас.

— Вы, старики, можете спать спокойно, все будет в порядке.

4 апреля 1956 года поезд Лена-Москва помчал меня на запад. За вагонным окном летела и летела к востоку знакомая, памятная, неза­бываемая тайга, отставали, теряясь вдали, тысячи таежных верст.

Книга третья В поисках истины

Делая шаг в неизвестность, вы рискуете потерять почву под ногами на мгнове­ние, но оставаясь на месте, вы рискуете потерять всю свою жизнь.

С. Кьеркегаард

ВСПОМИНАЯ КРАЧКОВСКОГО

Ленинград... Милый, прекрасный, никогда не уходивший из па­мяти.

Кружевной, прозрачно-ясный В бледной финской синеве, Весь точеный, весь прекрасный Гордый город на Неве

Встал, во мне неколебимый, Цепкой памятью храним. Как свидания с любимой, Жду я каждой встречи с ним.

Эти строки сложились далеко...

Я медленно иду от вокзала по Невскому, жадно вдыхая воздух мо­ей юности. Статуи Клодта на Аничковом, дуга здания Публичной биб­лиотеки, колонное полукружие Казанского собора...

Дальше, дальше... Все ближе, ближе... «И снова ветер, знакомый и сладкий...» Так сказал о Неве Николай Степанович Гумилев — о ее чуть сыром, пряном дыхании... Никто не остается равнодушным к царственному величию этого города.

Адмиралтейство... Дворцовый мост...

Здравствуй, Университет! Опять довелось-таки увидеться. Надолго ли? Удастся ли восполнить утраченные годы? С чего начать и куда дви­гаться?

Скольких нет!... Наставники мои, товарищи, которых уже не увижу!.. Каждый из них был неповторим в своем творчестве. Каждый был уни­кален...

Как сильна первая любовь! Все эти годы я неотступно думал об арабистике. Вспоминал и мечтал. Всякое бывало — от жаркого труда и скудной пищи падают силы; от постоянного напряжения порой сдают нервы; в мгновение скорби готовы рассеяться надежды. Но дух... Дух

216

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

неколебим: ты нашел цель своей жизни, свое счастье; сохрани себя во имя его. Собери для этого весь свой внутренний арсенал, все лучшее, что в тебе есть, в единый кулак, в утес, о который разбиваются беды. Человек сам строит свою судьбу. Поэтому слово «судьба» — анахро­низм: разумное существо, личность не может быть безвольным подсу­димым сторонних сил, она не подсудна им. Только сильные знают подлинное счастье.

Я сопротивлялся слабости, старался выстоять. Это осуществилось благодаря целеустремленности, но рядом с ней стоят проникновенные письма Игнатия Юлиановича Крачковского1. Свет этих писем не усту­пал тому, который лился в часы нашего живого общения. И сейчас, на очередном повороте судьбы, обращаюсь за советом к моему учителю, стопка потрепанных листков, опоясанных бичевкой, вновь лежит пе­редо мной. Думал ли, что смогу перечитывать их в Ленинграде, за мо­им старым столом в библиотеке Университета? Строки участия, напи­санные знакомым изящным почерком человека, образ которого жил во мне все эти трудные годы, взволновали меня. Теснясь, набежали воспоминания о давнем и светлом, никогда не покидавшие душу. Бы­ло и скорбно, и радостно...