Свет-трава
Шрифт:
Как же с тех пор видел мир молодой Петр Кузнецов? В дневнике ничего не было сказано об этом.
С увлечением читал Федя строки, где Кузнецов писал о своем влечении к медицине. Свободное время свое он проводил у старого лекаря-немца, помогал ему делать перевязки, готовить лекарства. Старый лекарь заметил любовь и способности юноши к медицине и начал учить его. Через несколько лет Кузнецов стал известным человеком в Билимбае. Рабочие шли к нему с увечьями, полученными на заводе, женщины несли больных
Графиня Строганова узнала об этом и возвратила Кузнецова в село Ильинское. Там не было своего лекаря.
Интересные мысли записал в дневник крепостной лекарь уже на половине своей жизни:
Коли есть в природе яд болезней – существует в природе же и противоядие. Человеку положено жить век в здоровье и силе. Негоже ему в семьдесят лет терять силу свою и здравый разум. Мудрость народная в медицине сильнее, чем в других отраслях науки.
Федя дважды перечитал эти строки. Они понравились ему, и он записал их в блокнот.
Подробно писал Кузнецов, как много раз в жизни пытался он освободиться от крепостного состояния, но прошения его возвращались с неизбежным отказом. Однажды графиня тяжело заболела. Врачи, привезенные из Екатеринбурга, не сумели ее вылечить. «Поставишь меня на ноги – отпущу на волю», – сказала графиня своему лекарю. Кузнецов вылечил графиню, и она сдержала слово.
Записи прадеда Ивана Петровича показались Феде менее интересными, и он стал бегло просматривать их. И вдруг его поразило слово, промелькнувшее на уже перелистнутой странице.
– Показалось, – вслух прошептал Федя, пересматривая переброшенные страницы дневника.
Но зрение не обмануло его: вверху на одной из страниц было написано то слово, которое тщетно искал он в книгах и в городском архиве.
Прадед Сани упоминал свет-траву.
День показался Феде необычно длинным, а лекции нудными, растянутыми. Он не дождался конца занятий, сел на поезд и к пяти часам был уже на руднике.
Слюдяной рудник находился в двух километрах от Семи Братьев. Из села были видны зеленые шапки гор, карьеры и постройки. Почти каждое лето Федя бывал здесь. Но сейчас, поднимаясь в гору по широкой изъезженной дороге, он замечал то, что прежде от него ускользало, и все воспринимал по-иному.
Прежде он только любовался живописной падью, каменистыми горами, окружающими ее, сверху покрытыми мелким ельником. Теперь он смотрел на эти горы и сожалел о том, что неведомо человеку, сколько и какого богатства скрыто в их недрах.
Раньше ему нравились серебристо-серые слюдяные отвалы по обе стороны дороги. Теперь он смотрел на них Саниными глазами. Эти легкие сыпучие горки вызывали в нем такое же, как у Сани, огорчение, что до сих пор люди не сумели придумать, для чего можно использовать мелкую слюду.
По дороге на
Федя остановил женщину. Она словоохотливо стала объяснять, как пройти в цех рудоразборки, а когда Федя пошел, долго еще кричала ему вслед.
Около копра шахты Федя услышал тонкий, чистый звук, похожий на школьный звонок, извещавший о желанной перемене. Из глубины шахты поднялась клеть с вагонеткой, и шахтер в теплом комбинезоне, больше напоминающий летчика, чем шахтера, повел вагонетку по рельсам эстакады.
Федя спустился под откос по узким деревянным ступенькам. Там в сугробах снега, слюды и мелкого битого камня стоял небольшой деревянный дом с высоким крыльцом.
Федя постеснялся заходить в цех. По его расчетам, время близилось к половине шестого, и он решил подождать Саню на улице.
Дважды из цеха выходили женщины, и в приоткрытую дверь видны были длинные столы, заваленные породой и слюдой. Возле них стояли и сидели выборщицы. В руках у них мелькали ножи и щетки. В ящики, стоявшие на полу, они бросали слюду, отделенную от камней.
Ждать пришлось недолго. Дверь широко открылась, с говором и смехом вышли на улицу женщины, все в стежонках, в платках или теплых косынках.
Саня еще в дверях увидела Федю, покраснела и торопливо спустилась с крыльца, на ходу подвязывая под подбородком клетчатую шерстяную косыночку.
– Не ждала? – спросил Федя, когда она, смущаясь под взглядом проходивших выборщиц, протянула ему руку.
– Не ждала…
– Я привез дневник, – взволнованно начал говорить Федя, – твой прадед в этом дневнике писал о свет-траве.
– О какой свет-траве? – в первый момент не поняла Саня.
Федю это несказанно огорчило. Но она сейчас же вспомнила. Взяла из его рук дневник и, перелистывая страницы, воскликнула:
– Где пишет? Покажи! Почему же я не видела?
Федя осторожно взял дневник из ее рук, открыл его и, все еще волнуясь, прочитал вслух:
– «Лечусь отцовской свет-травой».
Саня долго и внимательно вглядывалась в написанные слова, точно пыталась прочесть что-то еще между строками.
– И дальше ни одного слова о свет-траве? – спросила она.
– Ни одного слова, – с огорчением ответил Федя.
Они медленно пошли сзади всех.
Общежитие рудника – новый дом с душевой и столовой – находилось тут же, в горах, в поэтичной Заячьей пади.
Федя и Саня остановились на крыльце.
– Как красиво! – сказал Федя, осматриваясь.
С трех сторон над падью поднимались горы, поросшие густыми хвойными лесами. Под горой, полого спускающейся к деревне, открывался вид на Зеленое озеро. Его еще сковывал лед, местами прозрачный и ровный, как на катке, отражающий голубое небо и солнце; кое-где лед замерз торосами и был покрыт снегом. На солнце блестели полыньи, издали они казались черными.