Свет в Коорди
Шрифт:
А Семидор уже требовал досок, чтоб хотя бы временно починить дамбу на старой мельнице. Ему и людей для этого немного нужно, — вот Прийду Муруметс поможет и еще кто-нибудь…
— Сомневаюсь… — сказал Маасалу хладнокровно, слушая идущие а разных концах комнаты разговоры. — Прийду сам думает, как бы тебя на болото заполучить…
Все расхохотались.
— Да я с бабами сделаю, — вот с Роози и с тетушкой Тильде, — сказал Семидор.
— Роози у нас скотный двор примет, — возразил Каарел.
— Да я сам сделаю… — рассердился Семидор. — В колхозе первое дело свет, — иначе какой же
— С тридцати гектаров вспаханного болота на худой конец можно получить сорок пять тонн овса, — снова сказал тихий голос рядом с Йоханнесом. — Девяносто возов овса. Девяносто возов…
— На скотном дворе нужен свет, — сказала Роози.
— Вот-вот! — торжествующе подхватил Семидор.
Йоханнес внимательно оглядел всех. Петер Татрик и Антс Лаури одобрительно следили за Семидором. Роози, сидя у окна, задумчиво смотрела в окно, в сторону хлевов; она, повидимому, меньше думала о болоте и о медном проводе, а больше о завтрашнем дне, когда ей придется принимать коров в общественный хлев на хуторе Курвеста. Рунге задумчиво покусывал карандаш, и по лицу его трудно было угадать его мнение.
— За две недели двадцати человекам не осушить тридцати гектаров, — с сомнением высказался Татрик.
— Что, кто сказал? — вскинулся Прийду.
Маленький упорный Прийду, болеющий за поля, которых не было еще ни под небом Коорди, ни на карте, вдруг очень пришелся по сердцу Вао. Чем больше прислушивался и присматривался Йоханнес к Прийду, тем больше и прочнее начинал ему нравиться этот человек, с его болью за плодородную землю, с его жадностью к освоению гиблого болота. Правда, на первый взгляд, слишком уж на большое, непосильное размахивается, ну, а уж очень было бы заманчиво… Ведь там две сотни гектаров!
И все более недоумевал Йоханнес, почему не поддержат предложение Прийду все, а некоторые как будто даже колеблются в выборе первоочередных работ.
Йоханнес строго кашлянул и вытянул руку туда, к Маасалу, к новым портретам на стенах, к плакату, еще пахнущему свежим клейстером. Он призывал к вниманию. Маасалу помог ему, постучав карандашом по столу.
— Я не понимаю, о чем спорят? — сказал Йоханнес. — Или нам поля и пастбища не нужны, доход не нужен? Когда старый Давет — вы все знаете его — пришел сюда, Змеиное болото было на месте всего Коорди. Давет говорил так: «Как только я расчистил место под один лапоть, так сразу стал присматривать, куда бы поставить другую ногу… Если там камень, я его выкапывал; дерево — вырывал с корнями…» То были слова Давета. Так вот… — Йоханнес стукнул в пол можжевеловой палкой. — Я иду с тобой, Прийду. Скажите, что я пустослов, если двадцать крепких мужиков не сделают эту паршивую канавку и не расчистят добрый кусок болота за две недели! Мне это дело нравится. Я иду с тобой, Прийду…
— Мне это дело тоже нравится, — сказал в наступившем молчании Антс Лаури.
Прийду радостно закивал и весь, вместе со своим табуретом, придвинулся к Вао, обретя в нем нового союзника.
— Если засеять болото, скот будет накормлен, — одобрительно сказала Роози.
Теперь все, сколько их ни было в комнате, смотрели на Йоханнеса. Он с удивлением почувствовал, что то внимание
Даже Семидор вдруг замолчал и уставился на Вао, словно впервые увидел его в комнате.
— Ну хорошо… — почти просительно сказал он. — А дамбу ты мне поможешь починить?
— Канал пророем — отчего же, можно, — ревниво вмешался Прийду, предвосхищая ответ Йоханнеса.
— Ну, а ты как думаешь, бригадир? — спросил Маасалу у Рунге.
— Все надо делать, — просто сказал Пауль. — И болото осушим, и свет проведем.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Кристьян с матерью Меетой договорились отдать в колхозное стадо корову Тийу, а себе оставить двухгодовалую телку. Так решила Места. Уж если каждая семья, вступая в колхоз, вносит корову, то и они это сделают. Они не хуже людей, правда, Кристи?
— Правда, правда, да… — отвечал Кристьян.
Утром, когда старая Меета надела праздничные башмаки, собираясь вести Тийу на скотный двор, неожиданно выяснилось, что Кристьян хочет сопровождать ее. У него там кое-какие дела.
— А зачем ты, Кристи, новую рубашку надеваешь? — подозрительно спросила Меета.
— Ты ж надела праздничный платок… — сказал Кристьян, и Меета ничего не нашлась ответить.
Кристьян, подпирая языком толстое румяные щеки и мыча под нос песенку, побрился, примочил и причесал волосы, наваксил сапоги с голенищами. И вышел парень хоть куда: статный, румянец во всю щеку, — ни в одну дверь не пройти, чтоб не склонить голову, а то лбом стукнется.
И отправились прохладным, ветреным сентябрьским утром. Кристьян — впереди, держа веревку, накинутую на рога Тийу; Меета, маленькая высохшая старушка, еле поспевала сзади с хворостиной в руке.
Порывистый сентябрьский ветер подгонял, трепал платок Мееты и обдувал платье вокруг старушечьих ног.
— Нам бы никто слова не сказал, если бы и телку свели, — завела Меета разговор, соскучившись от долгого дорожного молчания. — А корову бы оставили, — она у нас одна… Ну, да пусть не говорят, что мы телкой отделались.
— Правда, правда, да… — рассеянно подтвердил Кристьян..
Надувая щеки и подражая медной трубе, он забубнил маршевый мотив:
— Трум-там, туру-рам…
— Могли бы сказать — Кристьян в колхозе человек не последний, а корову пожалел.
— Правда, правда…
Издали, от хлевов бывшего курвестовского хутора, донеслось мычание коров. Среди женщин на дворе Кристьян увидел рослую фигуру Роози в халате ослепительной белизны и с платком, повязанным как-то особенно — чалмой вокруг пунцовеющего лица.
— А ты почистила наше животное? — вдруг встрепенулся Кристьян. — Видишь, там бабы щетками трут. Скотница, наверное, осматривает?
— Ну, уж хороша будет, — обидчиво сжала губы Места. — Понравится.
Вступили на двор, где оживленно звучали женские голоса. Меета привычным движением подтянула узел платка под подбородком и, словно с разбега, присоединила свой крикливый голос к шумливой бабьей разноголосице.