Свет в ладонях
Шрифт:
Клайв посмотрел на Женевьев как-то странно, словно оценивая. Потом спросил:
– Вам точно надо валить из города, дамочка? Носом крутить не станете? А то видал я, с какой вы физиономией в доме Иветт гостили.
– Клайв, – укоризненно начала Иветт, но тот оборвал её, резко мотнув головой.
Женевьев слегка вздёрнула подбородок и ничего не сказала.
И тут Ортега почему-то ухмыльнулся, широко, и, как ей показалось, злорадно.
– Ладно. Тогда пошли. Тут как раз недалеко.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой труппа доктора Мо приезжает в столицу, а затем покидает её, ко всеобщему
Помимо «Гра-Оперетты», в Саллании существует множество других театров, балаганов и увеселительных заведений самого разного толка.
Есть театр «Монтрер», где сцена и фойе освещается люксиевыми лампами, стены украшены позолоченной лепкой, а потолок в зрительном зале разрисовывал фресками сам Никалос Дамо. В этом театре никогда не увидишь рабочего или мелкого бакалейщика, да и клакерам там кормиться нечем, ибо труппы, дающие представления в «Монтрер», слишком ценят себя и своё искусство, чтобы заводить публику с помощью лжи.
Есть ещё несколько театров поскромнее, с репертуаром «Гра-Оперетты», но не таких больших и модных, а потому дающих по три-четыре спектакля в неделю. Есть Народный театр имени Сорок девятого года, построенный во времена революции и, по чьей-то бюрократической оплошности, так и не закрытый после восстановления монархии. Там дают весьма малопристойные пьесы, во время которых у актрис частенько юбки задираются до самых подвязок, и величиною если не таланта, то ляжек актрисы эти каждый вечер привлекают в зал толпы народу.
Наконец, тем, кому не хватило даже пятидесяти пенсов на место в партере Народного театра, остаётся дождаться ярмарочного дня и отправиться на площадь Справедливости. Там раскинется целый городок балаганов, помостов и просто ограждённых площадок на мостовой, где развлекают почтенную публику жонглёры, акробаты, чревовещатели, кукловоды и дрессировщики диких лесных кошек.
И вот там-то, на площади Справедливости, в тот самый день, когда приключился инцидент во дворце Сишэ, разбил свою палатку «Анатомический театр доктора Мо».
Они явились, когда места на площади уже почти не осталось, и заняли скромный уголок впритык к улице ЛеГия, между палаткой зубодёра и шатром бородатой женщины. У них была всего одна повозка, из которой достали доски, балки, занавеси и лебёдки, и за ночь сколотили из всего этого небольшой помост с закулисьем. К утру новое сооружение уже вовсю пользовалось вниманием зевак, и внимание лишь усилилось вечером, когда новая труппа дала своё первое представление.
Оно имело огромный успех, так как открывал и закрывал занавес самый что ни на есть настоящий голем.
Для богатой и знатной публики «живые» люксиевые машины были не в диковинку, но уличному отребью путь был заказан что в изящные салоны, что в рабочие залы фабрик. Все знали о големах, об этих огромных жестяных болванах, которые двигались, как настоящие люди, только не могли говорить, думать, видеть, чувствовать и дышать – а в остальном ну в точности как живые. Голем доктора Мо был не так уж велик, пониже среднего мужчины и даже, пожалуй, пониже средней женщины. Голова у него была квадратной и лишённой лица. Однако соединение сварочных швов на жести создавало жутковатую иллюзию неких фантасмагорических черт, которые мог разглядеть дотошный зевака, наделённый богатым воображением. Голем был одет в брезентовую жилетку, распахнутую на груди и обнажавшую его абсолютно плоский железный живот
На сцене они увидели труп.
Труп принадлежал мужчине и был ещё достаточно свежий, чтобы не отпугивать запахом, но и достаточно лежалый, чтобы походить на живого человека не больше, чем голем. Он располагался на столе, покрытом девственно белой скатертью, и пятки его вызывающе торчали из-под полупрозрачной простыни. Над трупом стояли двое: мужчина в белом фраке и мужчина в чёрном фраке. Мужчина в белом фраке был Паулюс ле-Паулюс, импресарио, идейный вдохновитель и рифмоплёт; мужчина в чёрном фраке был доктор Мо.
Паулюс ле-Паулюс представил доктора Мо почтеннейшей публике и объяснил, что только сегодня и только один раз, а также в течение последующих пятнадцати вечеров, почтенная публика сможет узреть новейшее и любопытнейшее в мире зрелище, приближающее к познанию сути жизни и смерти. Доктор Мо, почётный член медицинских академий в Гальтаме, Миное, Лаплунии и Турендии, впервые и только для почтенной публики готов провести уникальный опыт, скрываемый доныне от глаз непосвящённых, ибо способность его поражать умы и открывать знания поистине безмерна. И так далее, и так далее – Паулюс ле-Паулюс заливался соловушкой, завлекая, искушая, но не рассказывая ничего конкретного. В сочетании с застывшим големом у лебёдки и трупом с его торчащими пятками всё это производило самый интригующий эффект из возможных.
Поэтому когда импресарио наконец смолк и скрылся в тени кулис, а доктор Мо вынул из чемоданчика скальпель и с невозмутимейшим видом вскрыл трупу грудную клетку, по толпе пронёсся столь мощный и глубокий вздох, словно присутствующим и впрямь открылось бог весть какое великое знание, а не внутренности лежалого мертвеца.
Обращаясь к напирающей толпе, доктор Мо прочитал короткую лекцию о строении человеческого тела, продемонстрировал ошалевшей публике сердце, печень и селезёнку «препарируемого объекта», затем небрежно свалил всё это в стоящее под столом жестяное ведро, поклонился, лебёдка опять затрещала в унисон с суставами голема, занавес сомкнулся, и публика взорвалась аплодисментами.
На следующий день акробаты, чревовещатели и даже бородатая женщина сидели без клиентов. Все оборванцы Саллании сгрудились вокруг Анатомического театра. Появление голема сорвало овацию. Появление Паулюса ле-Паулюса вызвало не меньший энтузиазм публики. Ну а доктор Мо вообще стал самым популярным мужчиной в столице после господина Буви. Труп был сегодня новый, и это многих разочаровало.
Представление, столь же короткое и насыщенное полезными сведениями, как накануне, вновь имело огромный успех. Медь, ассигнации, а иногда и серебро лились рекой в чемодан для пожертвований, стоящий у ног голема возле сцены. Это был настоящий фурор. Назавтра об Анатомическом театре кричали все бульварные газеты.