Свет в оазисе
Шрифт:
Это было совершенно невероятно! Еще мгновение назад меч лежал вне досягаемости для Гарсиласо!..
– Послушайте, Гильермо, - не выдержал Мануэль.
– Мне заслонили вид в самый важный момент, и я не видел, как Ла Веге удалось дотянуться до меча. Не скажете ли, как это произошло?
– Ему не надо было тянуться, он при падении не выпустил меча!
– Энтре-Риос был пьян от счастья.
– Воистину, ему помогал сам Господь! Как я рад, что ошибся! Это действительно было подобно битве Давида с Голиафом!
Он хотел что-то добавить, но тут в пяти шагах от них
По рядам кастильцев пробежал приказ герцога перейти к атаке. Наставление королевы в изменившихся условиях утратило смысл. С криком "Сантьяго!" более тысячи двухсот рыцарей с копьями наперевес бросились на врага. Остальные неслись вперед, оголив мечи.
В такие мгновения Мануэль словно переставал быть самим собой. Его воображение становилось панорамным, он как будто воспринимал целиком картину сражения и сливался со всей огромной массой воинов, сталкивающихся с врагами, проникающих в их гущу, несущихся вперед.
Две конницы, разбившись на ручьи и ручейки, проникли одна в другую, и Мануэлю, мчащемуся вперед на неправдоподобной скорости, казалось, что он видит все это откуда-то сверху. Вскоре он, как и многие другие всадники кастильского войска, врубились в ряды неприятельской пехоты. Его пытались остановить, он работал мечом так, будто прокладывал себе путь среди зарослей, не замечая, куда именно приходятся удары.
И тут, уже занеся меч, Мануэль вдруг увидел полное ужаса лицо противника. Это был подросток, почти мальчик, нисколько не похожий на араба. Среди мавров иногда попадались такие, совершенно европейские, лица. Перед мысленным взором Мануэля промелькнули такие же кастильские лица Хосе Гарделя и его домочадцев, и вдруг он понял, что мальчишка, которому он через секунду нанесет пожизненное увечье - и это в том случае, если его удар не окажется смертельным, - напоминает ему Алонсо. Он вполне мог бы быть ему младшим братом. Пришло на память прощальное напутствие Алонсо - "Не лишайте никого жизни или хотя бы не радуйтесь, когда делаете это!"
Мысли пришли слишком поздно, чтобы остановить инерцию бешеного движения лошади, всадника и занесенного клинка. К тому же, если бы Мануэль замешкался, его противник скорее всего ударил бы его сам - может быть, не из ненависти, а от ужаса. У всадника не было выбора. Но, когда молодой мавр, так похожий на кастильца, рухнул с нечеловеческим криком, схватившись руками за рассеченную грудь, из которой бил фонтан крови, Мануэль действительно чувствовал что-то вроде отвращения к самому себе и бессильной злости на обстоятельства.
От упоения музыкой сражений и побед не осталось и следа.
Пехота мавров, состоявшая из плохо обученных горожан, не выдержала натиска огромной рыцарской массы, дрогнула и в панике бросилась к городу. Многие всадники Мусы стали возвращаться назад, чтобы сдержать отступление своих пехотинцев, но им
Вскоре Мануэль проскакал мимо оставленных маврами пушек, затем он и другие рыцари остановились перед воротами. На этот раз их поспешно заперли на все засовы. Сражение закончилось. Поле битвы было усеяно трупами и ранеными. Повсюду раздавались стоны и мольбы о помощи. Среди убитых было намного больше мавров, чем католиков. Бессчетное число мусульман было взято в плен. Две трети всей артиллерии Гранады достались в этот день объединенной армии Кастилии и Арагона.
Лишь после этой блистательной победы герцог Кадисский принес королеве извинения за нарушение ее приказа. Донья Исабель была благосклонна и полностью простила его.
Вечером в лагере праздновали великую победу. Но пребывавший в оцепенении Мануэль не был способен разделить всеобщую радость. Он постоянно вспоминал глаза подростка из Гранады в тот момент, когда меч рыцаря из Саламанки вгрызался в его уязвимую плоть, лишая ее жизненной влаги. К Мануэлю неотступно возвращалась мысль о том, что на месте этого подростка мог быть Алонсо.
Если уж этого мальчишку взяли в армию, то тем более так поступили с двадцатилетним Алонсо, не покинь он вовремя Гранаду. Заставили бы взять в руки меч или арбалет, научили бы второпях кое-как обращаться с оружием и послали бы на бойню. И в одно мгновенье меч Мануэля или другого рыцаря прервал бы его ученость и познания. В долю секунды исчез бы весь огромный мир читанных им книг, мир его размышлений о природе бытия. И не говорили бы они во внутреннем дворе дома Хосе Гарделя о том, кто сотворил мир и чем жизнь похожа на сны.
Ночью радость в стане христиан сменилась трауром. Около пятидесяти рыцарей не вернулись после победного утреннего сражения - они остались в засаде возле деревни Армилья, ожидая, что сарацины придут ночью забрать своих погибших, чтобы похоронить их по магометанскому обряду. Но засада была обнаружена неприятелем, и с наступлением темноты рыцарей окружило несметное полчище мавров.
Бой был неравным: мусульман было намного больше, да и сражались они с беспримерной ожесточенностью, мстя за только что понесенное поражение. В ту ночь многие рыцари погибли. Нападая на всадников в латах, мавры убивали их лошадей. Несколько рыцарей в тяжелых латах, потеряв коней, утонули в ручье при попытке перейти его вброд.
***
На следующий день Мануэль не поленился отыскать нескольких рыцарей, которые находились рядом с ним во время поединка Тарфе и Ла Веги. Все они в один голос подтвердили, что при падении с лошади Гарсиласо не выпустил меча из руки.
Мануэль не знал, что и думать. Он совершенно отчетливо помнил, как рыцарь лежал на земле, прижатый массивным торсом противника, и тщетно пытался дотянуться до своего лежащего в стороне оружия.