Свет в океане
Шрифт:
— Нет, но…
— Тогда пусть будет как будет.
— Однако нельзя исключать, что ваша участь может оказаться гораздо печальнее той, к которой вы считаете себя готовым, — сказал Фицджеральд, убирая бумаги в портфель. — Мы понятия не имеем, что ваша жена может заявить на суде, если вдруг решится заговорить. На вашем месте я бы хорошенько все обдумал еще раз.
Если люди и раньше с пристрастием поглядывали вслед Ханне, то после возвращения Грейс внимание к ней только возросло. Многие считали, что после воссоединения матери и ребенка с Ханной произойдут некие чудесные изменения,
Для сличения почерка на письмах, полученных Ханной, с почерком смотрителя полиция затребовала старые вахтенные журналы с Януса: то, что письма и записи в журнале были сделаны одной рукой, сомнений не вызывало. Как не вызывало сомнений и происхождение погремушки, опознанной Блюи.
А вот ребенок изменился до неузнаваемости. Ханна отдавала мужу крошечного темноволосого младенца весом двенадцать фунтов, а судьба вернула ей испуганную и не желавшую ничего слышать девочку со светлыми волосами, которая уже умела ходить и плакала навзрыд так горько, что залитое слезами личико становилось пунцовым, а слез было так много, что они стекали с мокрого подбородка. От той уверенности, что была у Ханны после нескольких недель ухода за новорожденной, не осталось и следа. Она так рассчитывала на восстановление былой внутренней близости, которая позволяла им чувствовать друг друга без всяких слов, но этого не случилось: поведение дочери было непредсказуемым и удручающим. Они были как пара танцоров, не способных двигаться слаженно.
Ханну пугали моменты, когда у нее опускались руки от бесконечного противостояния. Сначала ее дочь удавалось накормить, уложить спать или искупать только после скандала с ревом, а потом малышка вообще замкнулась и ушла в себя. Даже в самых страшных ночных кошмарах за годы разлуки ей не мог представиться тот ужас, в который превратилась ее жизнь.
В отчаянии она привела ребенка к доктору Самптону.
— Что ж, — сказал полный доктор, кладя стетоскоп на стол, — физически она абсолютно здорова. — Он подвинул банку с разноцветным драже в сторону Грейс. — Угощайся, маленькая леди.
Девочка, отлично помнившая кошмар их первой встречи в полицейском участке, не шевельнулась, и Ханна обратилась к ней:
— Ну же, родная, выбери себе конфетку того цвета, что нравится.
Но ее дочь отвернулась и начала наматывать на палец прядь волос.
— И вы говорите, что она мочится в постели?
— И часто! В ее возрасте вряд ли нормально…
— Наверное, мне нет необходимости напоминать, что все, происходящее с ней, не является нормальным. — Он позвонил в колокольчик на столе, и после осторожного стука в дверь в комнату вошла пожилая женщина.
— Миссис Флипп, вы не побудете с малышкой Грейс, пока мы с ее мамой кое-что обсудим?
Женщина улыбнулась.
— Пойдем, дорогая, поищем вместе, не найдется ли у нас где-нибудь для тебя печеньица, — сказала она и увела с собой понурого ребенка.
— Я не знаю, что делать, что говорить… — начала Ханна. — Она по-прежнему спрашивает… — женщина запнулась, — Изабель Шербурн.
— А что вы ей сказали про нее?
— Ничего.
— Вам надо обязательно сказать что-нибудь про миссис Шербурн.
— Но что?
— Я предлагаю вам сказать, что ей с мужем пришлось уехать.
— Куда уехать? Зачем?
— В этом возрасте не важно куда. Просто у нее должен иметься ответ. Со временем Грейс забудет о Шербурнах, если, конечно, ничто ей не будет о них напоминать. Она привыкнет к новому дому. Я не раз в этом убеждался на примере усыновленных сирот.
— Но она в таком состоянии… Я просто хочу сделать так, чтобы ей было хорошо.
— Боюсь, что нельзя сделать яичницы, не разбив яиц, миссис Ронфельдт. Судьба обошлась с этой девочкой очень сурово, и тут уж ничего не поделать. Рано или поздно, но воспоминания о Шербурнах сотрутся из ее памяти, если исключить с ними любые контакты. А пока, если видите, что девочка слишком возбуждена и неспокойна, давайте ей на ночь немного снотворного. Вреда от этого точно не будет.
Глава 28
— Держись от него подальше! Ты меня понял?
— Я должен его навестить, мам. Он в тюрьме уже бог знает сколько! И все по моей вине! — причитал Блюи.
— Не болтай ерунды! Ты вернул матери ее законное дитя и получишь три тысячи гиней награды! — Миссис Смарт сняла разогретый утюг с печи и раздраженно водила им по скатерти, которую пыталась погладить. — Подумай сам! Ты сделал все, что нужно, и теперь не вмешивайся!
— Да ему сейчас труднее, чем первым поселенцам, мам. Боюсь, что для него все это плохо кончится.
— Это не твоя забота, сынок! А теперь ступай на задний двор и займись-ка прополкой клумбы.
Блюи машинально сделал шаг к задней двери, а мать пробормотала:
— Наградил же Господь недоумком!
Блюи замер на месте и, к ее изумлению, расправил плечи и выпрямился в полный рост.
— Да, может, я и недоумок, но уж точно не предатель! И не из тех, кто бросает товарищей в беде! — Он развернулся и направился к входной двери.
— Куда это ты собрался, Джеремайя Смарт?!
— На улицу!
— Только через мой труп! — закричала она и встала в проходе, загораживая путь.
Она была не выше пяти футов ростом, в то время как Блюи — больше шести.
— Извини, — сказал он и легко, будто деревянную жердь, приподнял мать за талию и отставил в сторону. Она молча смотрела ему вслед с раскрытым от изумления ртом и полным ярости взглядом.
Блюи окинул взглядом крошечное помещение: в углу помойное ведро, на столе, привинченном к полу, оловянная кружка. За все годы знакомства он никогда не видел Тома небритым, непричесанным и в грязной одежде. Теперь у смотрителя под глазами были темные круги, а скулы, подобно скалам, выступали над квадратной челюстью.
— Том! Рад тебя видеть, дружище! — произнес посетитель, разом напомнив обоим те славные времена, когда после долгого плавания и трудной швартовки они действительно искренне радовались встрече.
Разглядеть лицо Тома получше мешали толстые прутья решетки. Наконец Блюи удалось произнести:
— Ну как ты?
— Бывало и лучше.
Блюи, помяв в руках шляпу, набрался храбрости.
— Я не стану брать награды, приятель. — Было видно, что слова давались ему с трудом. — Это было бы нечестно.