Свет в океане
Шрифт:
— Она у вас? — поинтересовался Гарстоун.
— Разумеется, нет! А почему…
— У Ханны Ронфельдт ее тоже нет. Она пропала.
— Ханна ее потеряла?
— Или ее похитили. Ваша дочь дома?
— Да.
— Уверены? — переспросил констебль, чуть смутившись.
— Конечно, уверен.
— Она была дома весь день?
— Нет, не весь. К чему все эти вопросы? Где Люси?
В дверях позади Билла показалась Виолетта.
— Что происходит?
— Мне нужно увидеть вашу дочь, миссис Грейсмарк, — сказал Гарстоун. — Вы не могли бы ее позвать?
Виолетта неохотно отправилась в комнату Изабель, но там никого не было. Она
— Изабель! Это Гарри Гарстоун!
— Что ему нужно?
— Мне кажется, тебе лучше выйти самой, — сказала Виолетта таким тоном, что Изабель послушно направилась за ней к входной двери.
— Добрый вечер, миссис Шербурн. Я здесь по поводу Грейс Ронфельдт, — начал Гарстоун.
— Что с ней? — спросила Изабель.
— Когда вы ее видели в последний раз?
— Она не видела ее с того дня, как вернулась! — ответила Виолетта и тут же поправилась: — Если не считать случайной встречи в галантерейном магазине Мушмора, но это все…
— Это правда, миссис Шербурн?
Изабель промолчала, и за нее ответил отец:
— Конечно, правда! Вы что же, думаете…
— Нет, папа. Я ее видела.
Родители смотрели на нее с немым изумлением.
— В парке. Три дня назад. Ее приводила ко мне на встречу Гвен Поттс. — Изабель задумалась, стоит ли говорить что-то еще. — Я не искала встреч с ней — Гвен приводила ее сама. Где Люси?
— Пропала. Исчезла.
— Когда?
— Я рассчитывал узнать ответ от вас. Мистер Грейсмарк, вы не будете возражать, если я осмотрю дом? На всякий случай.
Билл хотел сначала возразить, но признание Изабель его смутило.
— Нам нечего скрывать. Ищите где хотите.
Полицейский, до сих пор помня, как ему досталось линейкой от Билла Грейсмарка за шпаргалку на экзамене по математике, устроил целое представление с открыванием шкафов, заглядыванием под кровати, но при этом он явно нервничал, будто директор по-прежнему мог ему всыпать «шесть горячих» [26] . Наконец он вернулся в прихожую.
26
Шесть ударов палкой — существующий и в настоящее время вид наказания в некоторых частных школах.
— Благодарю вас. Если вы ее увидите, пожалуйста, поставьте нас в известность.
— Поставить вас в известность?! — вскинулась Изабель. — Вы что, не начали поисков? Почему вы ее не ищете?
— Это вас не касается, миссис Шербурн.
Как только Гарстоун ушел, Изабель повернулась к отцу:
— Папа, мы должны ее найти! Где она может быть? Я пойду и…
— Успокойся, Изз. Давай я сначала поговорю с Верноном Наккеем. Я позвоню в участок и выясню, что происходит.
Глава 33
Для девочки с Януса экстремальные условия человеческого существования всегда представлялись нормой. Кто знает, какое подсознательное воздействие на ее восприятие внешнего мира оказало первое путешествие на остров и те события, которые ему предшествовали? Но даже если об этом в ее памяти и не сохранилось никаких воспоминаний, жизнь на острове, населенном всего тремя обитателями, не могла не оказать решающего воздействия на формирование ее мироощущения. Внутренняя связь малышки с людьми, которые ее
Но ей было плохо без мамы и папы, она без них чахла и думала о них постоянно, хотя уже и находилась на материке столько недель. Наверное, она сделала что-то очень плохое, если мама все время плакала. А что касалось тети с темными волосами и темными глазами, которая утверждала, что она ее мама… говорить неправду плохо! Так почему эта грустная тетя говорила всем такую неправду? И почему взрослые ей это позволяли?
Она знала, что мама здесь, в Партагезе. Она знала, что плохие люди забрали папу, но не знала куда. Она часто слышала слово «полиция», но плохо представляла, что там за люди. Она слушала разговоры взрослых, и на улице люди шептались: «Какой скандал! Это просто ужасно!» Ханна говорила, что она больше никогда не увидит маму.
Янус огромен, но там ей был знаком каждый уголок: Отмель Кораблекрушений, Вероломная Бухта, Штормовой Утес. Папа всегда объяснял, что вернуться домой очень просто — надо только найти маяк. Она знала — ей говорили это много раз, — что Партагез — это очень маленький город.
Пока Ханна была на кухне, а Гвен куда-то ушла, девочка пошла в свою комнату и осмотрелась. Затем надела сандалии и положила в сумочку рисунок маяка с мамой, папой и Лулу. Потом добавила туда яблоко, которое тетя дала ей утром, и прищепки, с которыми играла вместо кукол.
Она вышла через заднюю дверь, осторожно ее закрыла и медленно пошла вдоль живой изгороди, пока не нашла узкую щель, в которую смогла протиснуться. Она видела маму в парке. Она найдет ее. И вместе они найдут папу и поедут домой.
Она отправилась на поиски, когда наступил вечер. Солнце висело над самым горизонтом, заставляя деревья отбрасывать немыслимо длинные тени.
Протиснувшись через щель в живой изгороди, девочка волокла по земле свою сумку к низким кустарникам, растущим за участком. Воздух наполняло множеством звуков, так не похожих на Янус. Щебетали, звонко перекликаясь, птицы. Постепенно кустарник становился все гуще, а растительность — ярче. Ее не пугали черные и юркие ящерицы, которые во множестве сновали по траве. Она знала, что ящерицы не причинят ей вреда. Но она не знала, что не все черные и скользящие существа являются ящерицами. Ее никто не учил отличать ящериц, у которых есть ножки, от тех, у кого их нет. Она никогда в жизни не видела змей.
Когда она добралась до парка, солнце уже село и вокруг начало темнеть. Она побежала к скамейке, но мамы там не было. Она забралась на нее, пристроила рядом сумку и обвела взглядом безлюдный парк. Потом достала яблоко, помятое в путешествии, и откусила.
В это время на кухнях Партагеза кипела жизнь: проголодавшиеся после беготни по лесу и побережью дети мыли перепачканные руки, уставшие матери заканчивали готовить ужин, приглядывая за кастрюлями на плите и в духовке, отцы позволяли себе пропустить бутылку охлажденного пива. Семьи собирались в полном составе, чтобы вместе проводить прожитый день. Небо темнело на глазах, и тени больше не падали на землю, а, напротив, поднимались и заполняли собой все пространство. Люди расходились по домам, оставляя ночь ее обитателям: сверчкам, совам и змеям. Просыпался мир, не менявшийся сотни тысяч лет и для которого дневной свет, люди и все перемены являлись не больше чем миражом. По улицам никто не ходил.