Свет во мраке
Шрифт:
Моя вина…
Опустив голову, я погрузил лицо в воду и надолго замер так, широко открыв слепые глаза. Лишь тьма пляшет у меня перед глазами. Если же взглянуть иным зрением, то во тьме появляются стремительные серебристые росчерки свечения снующие в водной толще. Рыбы. Я вижу наполняющих их холодные тела тусклые сгустки жизненной силы.
Я вижу тьму наполненную ожившими серебряными звездами сошедшими со своих мест и пляшущими веселый хоровод.
Моя вина…
Кем я себя возомнил?
Высшим существом? Тем, кому все по плечу?
Да, так и есть. Именно им я себя и возомнил. Особым существом могущим найти выход из любой передряги. Слишком уж долго
И мне преподали жестокий урок.
Я как щуренок привольно живший в своем прибрежном бочажке и бывший там самым зубастым. А затем глупый щуренок бесстрашно сунулся в соседний глубокий омут и напоролся на обитающую там старую щуку, что живо ободрала щуренку бока и лишь по случайности упустила его из пасти. Но лишь глупому щуренку так сильно повезло — его друзья остались у старой щуки в плену.
Вспомнив усталые лица двух ниргалов с неестественно расширенными зрачками, я судорожно дернулся всем телом, удерживающая меня гнилая ветка предупреждающе захрустела. Шрам и Однорукий. Два верных воина примкнувших ко мне по чужому приказу, но многажды спасавших мне жизнь, закрывавших меня собственными телами. В последний раз, когда я видел их, они сидели у костра и медленно пережевывали вкусную кашу, неуверенно работая челюстями, плотно сжимая изуродованные ожогами губы. А сразу за этим они превратились в две недвижимые статуи, беспомощно застывшие после прикосновения Истогвия, этого клятого вечноживущего старца, этой старой «щуки» давно облюбовавшей местный омут и пожирающей чужаков…
Я снова дернулся, несчастная ветка, удерживающая меня от срыва в неизвестность, жалобно застонала, предупреждая — вот-вот хрустну, обломлюсь! Я замер, опустил лицо в ледяную воду… в ушах зашумело, забулькало…
Не помогло — хруст повторился, я почувствовал рукою, как начала сползать с ветви гнилая кора, как начала расходиться влажная древесина.
— Держись! — мой яростный дрожащий крик эхом пролетел над водой и растаял вдали.
Ладони и живот обожгло неестественным в этом месте жаром, в лицо ударил стол пара, послышалось шипение. Журчащая вода с плеском переливалась через ветку, и вскоре жар сменился холодом. А ветка больше не хрустела — замерла поперек тока воды как прочный бревенчатый мост. Мой магический дар. Хоть это осталось. Магия укрепления сработала, надолго превратив гнилую ветку в весьма прочный предмет.
Что ж… мое положение несколько изменилось. Теперь я болтался не на гнилой ниточке, а на металлической цепи. Однако все еще оставался на месте и если сейчас сюда прибудет Истогвий, он меня снимет отсюда с той же легкостью, с какой опытный рыбак снимает рыбу с крючка.
Я добыча…
Это если сравнивать наши с Истогвием силы.
Он охотник, а я выслеживаемый им… кто? Какой я зверь в понимании Истогвия? Я для него не больше чем юркий бельчонок прыгающий с ветки на ветку? Или же крупный рогатый олень могущий представлять некую опасность? А может быть, Истогвий видит во мне крупного волка? Или даже грозного медведя?
Эти странные мысли обрадовали меня. Обрадовали по-настоящему.
Уныние медленно проходило, ко мне возвращалась трезвость рассудка.
И виной моего беспомощного состояния было отнюдь не только поражение. Не оно лишило меня воли и заставило испуганно застыть в предсмертной обреченности. Нет. Виной за мое бездействие на моем состоянии.
Я слеп. Мало что ощущаю. Почти ничего не слышу. Такое впечатление, что мне сначала выкололи
И поэтому я позволил сознанию расслабиться, дал себе передышку, разрешил части моего разума удариться в язвительность, пусть насмешничает, пусть сравнивает меня с щуренком, а Истогвия с могучей старой щукой. Помимо того, что это правда, это же дает мне прийти в себя.
Утвердившись грудью на ставшей немыслимо прочной ветви, я расслабился, опустил свободно руки и ноги, повис как тряпка. Мои конечности покачивались в течении, в мою спину ударялся разный мусор, что-то скользило по ногам. Но я не шевелился, не отрывая застывшего взгляда от кружащейся перед глазами тьмы с пляшущими в ней серебряными звездочками жизненной силы. Снующие туда-сюда рыбы жили своей жизнью. Они охотились, убегали от охотников, пытались скрыться в убежище или же выжидали в засаде. Особенно большие холодные и терпеливые рыбины казались тускло сияющими корягами у самого дна — это, наверное, сомы или иная крупная рыба. Мелкая рыбешка носилась стайками, представая для меня сонмом крохотных искорок причудливо пляшущих в струях течения.
Изредка та или иная рыба или рыбешка касалась моих опущенных в воду ладоней или ступней. И водное безвинное создание тотчас погибало, ибо в момент касания я безжалостно забирал пульсирующую в его теле искорку энергии жизни.
Проточная вода…
Она все портила.
Из забранной чужой силы мне доставалась лишь десятая часть или треть в лучшем случае — все остальное буквально растворялось в текущей воде, словно впитываясь в водные струи. И в такие моменты я ощущал неприятное покалывание в теле, будто меня тыкал иглами кто-то голодный и жадный, пытаясь пробить мою кожу и выпустить на волю заключенную во мне чужую жизненную силу… И казалось, что если это удастся, я тут же сдуюсь как разрезанный кожаный бурдюк.
Не зря нежить боится текущей воды. Ой не зря. Я буквально всем нутром чуял сокрытую в безобидно журчащей воде страшную угрозу для себя. Но я не пытался выбраться из столь опасной для меня стихии.
Почему?
Все по той же причине — вода вытягивала из меня чужую силу, вытягивала из меня некромантию. Ту темную волшбу как-то наброшенную на меня плененной девушкой, дочерью Истогвия. Это не магия. Это что-то из темного арсенала древнего Искусства Раатхи, жрецов ставшего безымянным бога, жрецов Темного. Именно некромантия не давала мне ничего увидеть, хотя глаза оставались на месте и были широко раскрыты. Именно из-за некромантии мои движения были столь неловки, а мои ощущения практически исчезли.
И вот сейчас, капля за каплей, мало-помалу, прямо через кожу из меня выходило чужое колдовство. Или же мне это чудилось — что не исключено. Сейчас я подавлен, обескуражен, унижен.
Меня отшлепали как шкодливого мальчишку.
Но кое-что все же грело мою жестоко уязвленную душу — в моей голове до сих пор гремели перекаты искренне изумленного голоса Истогвия — «да кто же ты такой, мальчик?». Видать я шибко удивил двухсотлетнего дедушку. Ох и удивил же я его…
Почему он не пошел за мной? Его не мог испугать спуск даже по очень крутому склону, не думаю, что его могла остановить проточная вода. Но за мной никто не пришел. И с каждым новым мгновением я убеждался в этом еще сильнее — за мной никто не придет. По крайней мере, сейчас. Это самое главное. А причинами я могу задаться и позднее — когда выберусь из клятой западни…