Светобоязнь

Казьмин Дмитрий

VII.

Анастасия, Анна, Ольга, Света, Лиза,Наталия, Татьяна, дальше – сумрак.Кто был когда-то близок,Словно умер.А я остался. Я перебираю их имена, их лицапредставляюИ их тела. И в памяти моей они как будто оживают,И говорят со мною. Я хожувзад и вперёд по глинистой грунтовкеИ с ними говорю. И их слова мне сосныпередают на собственный манерВ своей трактовке.И на свой размер.Густеют сумерки. Темнеет лес. По лесуразносится сорочий хай, и эхоЕго приумножает. Меж деревьевстановится видна луны прореха.Бреду через тайгу, словно в бреду.Багульник, сфагнум, заросли черники.Хрустит валежник. Вашим голосамночной таёжный шёпот многоликийУже едва ль помеха.

VIII.

В столовой нынче благодать – не то что в прошлыйПриезд, сто лет назад. Полно свободных мест.Народ, который есть, расселся у окошек.Чего-то ест.Скучают официантки. Подбегают к вошедшему,Ведут

скорей за стол. Ничто здесь о прошедшем емуНе говорит. Меню – хоть падай, хоть стой. Супы,закуски,И выпить есть чего, и в кошельке не пусто.Попса течёт из ящика рекой.У барышень, как в театре, юбки узки.Жевачка за щекой.А за окном у нас – расстрельных ям нарытопо всей тайге, сколько хватает взора.Гуляя по костям на них, вор воручитает отпущение грехов. За ним вся свора —Паяцы, стрелочники и марионетки —глумится над скелетами погибших.Бред заразителен. И на столах салфетки —цветов российского, поди ж ты,Триколора.

IX.

Сосед зачем-то стал со мной на «ты».Хоть я не приглашал. На брудершафт не пили.Да ничего и нет, кроме воды,В моей бутыли.По шесть раз за ночь бегая в сортир,Я думаю о том, что этот мирНе так уж плох. Удобства во дворе —Конечно, минус. Но хотя бы ночиСейчас светлы, как небо на заре.Что надо возвращаться (многоточье).Что вспять отлив не обернёшь, и хватит гнатьсяЗа прошлым, и что надо утешатьсяСвоей порой глухого листопада,Что стоило уйти, но всё же надоИ возвращаться.

X.

Мы скоро увидимся. Рада? Ты знаешь, я тоже.Я сижу на камнях, смотрю на морскую природу.Пахнет гнилью отлива. Можно в уме умножитьЧасы на слова, канувшие в эту воду.Что получится? Произведение слов на время,на воду, на небо и дым из печкиТы знаешь, я понял внезапно, что стал ничьим.Не твоим, не временным, а вечным.На переднем плане я нарисую, пожалуй, лодку.В лодке – пусто, но капает с вёсел вода.Почти темно уже, где-то поют про красотку.Небо синеет. Всходит на небе луна.Кольца от капель расходятся по воде,Я сижу над водой, и в сумерках кажется мне,Что каждая капля летит как будто до дна.Поверхность воды не видна.И ещё мне кажется, что нету на свете словаИ времени нет. Вот капнула капля, и сноваТишина.

Мама

I

Вначале была мама.Радость встречи, всегда нежданной, хоть и предсказу —Емой, ты мой. Ему, о нём, в его – в его ладошке и в его глазуБыл целый мир. И ты летела прямоК нему.

II

В объятия стремилась.Век наш, день наш. Встречались мы где случай выпадал,И день тянулся, нота не кончалась.Ни на минуту миг не опоздал,Сын приходил во сне, как божья милость,И исчезал.

III

В пространстве.Жизнь вершилась сама собой, хлопот водоворот,Мы жили от свиданья до свиданья,и было нам известно наперёдИ жизни, и судьбы непостоянство,Их обиход.

IV

Потом была дорога.Жизнь пылила всё вдоль по ней, всё дальше от тебя,И мы по ней брели, то догоняя, то отставая от календаря,Стремились прочь к порогу от порога,А вроде зря.

V

Потом была дыра в календаре.Ты что-то пела вслух неутомимо.Потом было не помню уже что.Порог и календарь слились в едино,И без молитв твоих мне выжить было неВообразимо.

VI

Мы сделались иными.Слух и зренье исполнились вещами, что на часПопали к нам, а выйти не сумели.Но я не знаю, что с ними сейчас,В каком краю, и что случится с нимиПосле нас.

VII

Мы в лодочке отчалим.Страх растает. Нет большей, чем прожитой, пустоты.Ты будешь у руля, а я на вёслах.Я глаз прикрою, так, для простоты,И я спрошу – а что было в начале? В началеБыла ты.

DC

Ненаглядная,Я опять приехал в тот город,Где ты когда-то жила.Возможно, живёшь по сю пору.Произнесу банальность. ВременаСместились. И вдогонку —Ещё одну. Сместилась и страна.Что сказать. Я уже не молод.Здравицы говорить без толку.Надо сказать, справедливости ради,Не стар ещё тоже.Вполне вожак в своём стаде.В целом – прекраснейшая пора,Лишь изредка – словно морозом по коже,Когда-то – не вспомнить когда —Мы были настолько похожи,Руки держа внахлёст,Что нам в спину поддатый прохожийЧто-то похабное нёс,Называя нас братом с сестрой.Сейчас, становясь на постойВ заведении, на котором звёздБудет более, нежель в бреду генсека,Въезжаю в номер, вручаю на чай,Смотрю на себя в зеркало, задираю веко,Расправляю плечи, будто бы невзначай.Принимаю вид, сдуваю с плеча перхоть.Потом бросаю свой будуар,Еду куда-нибудь, лишь бы ехать.Сажусь на метро – краснaя веткa.Схожу. Выхожу на тротуар.У выхода негр-калекаРазудало дудит в clarinet.Надо б мелочи дать, да нет.Надо

всё же сказать судьбе спасибо —Хорошо, что мы не случились вместе.Что в итоге кончилось так красиво,Было б обидно украсить тестем,Тёщей, угрызеньями совести, ксивой.И, друг в друга глядясь, не верить, что всё ещё живы.Ты, конечно, умна. Умнее, чем я ожидал.Что б ни плёл бы я там про потухшие угольки,Ты ни гу-гу. Сам с собой говорить устал.Возраст, понимаешь ли, не к лицу, не с руки,Надоело нести дребедень.Такой март наступил, такой век, такой год, такой день.Не пристало уже кобелём нарезать кругиНа дистанции вытянутой руки.Тротуар. Машин половодье. Выставка малых голландцев.Форум. Имперский размах, мемориалы всех войн.Где-то визжат подростки, менты в обвесках обойм,Кони, сирены, кортежи, тромбон. Где-то начались танцы.Голод. Кабак. Ничего не меняется. ВремяОстановилось с две тысячи лет назад.Прав был апостол Павел – пристальный взглядРазличает иного коня, иную подпругу и стремя,Но всё ту же фигуру в седле. Кажется, мы прогляделиТот финал, и теперь мы не в мире, а над.Рифма просится – ад. Шарик крутится вхолостую.Туи, пинии, стела. Подростки всё те же шумят.Каково тебе здесь? В новорожденном городе этом,Так потешно тянущем на себя истории одеяло,Озвученном того старого негра кларнетом.У метро, тогда, помнишь? Ты долго рядом стоялаСлушала, потом кинула квотер. Звяк.Я ж сквозь толпу зевак прошёл себе мимо.Мелочи не было. Не помню вообще, что было.Я тебя в толпе не заметил.Оно и прекрасно. Жажда неутолима,Но как я же сам и отметил,Мы же над миром, а не в.В горсти кожистый сжав нерв,Иду себе дальше. За мною бредёт история.Не наша, не чья-то, а так —Дженерик, как здесь бы сказали. Голод. Витрина. Траттория.У нас бы сказали – кабак.В метро, по дороге домой – грохот, свист, дребезжание, вой.Входят люди. Много людей. На тебя не похожи. Не твойТут типаж, я не знаю, как ты здесь вписаласьВ этот пейзаж, где и времени самая малостьРазместилась в пространстве поболее, чем Колизей,Растянутой плёнкой паучьих дрожащих сетей —Цап – и нет тебя. Узелки, капля шёлка и клей:Глядь-поглядь – и двух строк от тебя не осталось.Я сижу у окна, я смотрю на этих людей,Я не думаю встретить тебя, много ли в этом толку.Хорошо бы не встретить. Сам устал я от этих затей.То, что сойдёт с лапы волку, то кобелю – не смей.И всё же, и всё же, эти люди немного светлей,Чем в широтах иных. Что ли радостнее. Веселей.Наверное, я виноват. Ведь мы же с тобой так похожи.Как брат и сестра. Так плебеи о нас говорят.

Сонеты к портрету маленькой Марии [1]

I

Дитя, Мария, нежных скул овал,Как долго ты, рукой не шелохнувши,Пока тебя Бронзини рисовал,Сидела, спину выпрямив послушно?Зелёный зал. Великий ГирландайоЗдесь поусердствовал, судьбу свою творя.Из окон – свет в лицо, спина прямая.Волхвы. Младенцы. Нимб. Подобие тебя.Как скучен путь в бессмертие, Мари!«Как долго мне сидеть, signor artista?»А тот творит с обеда до зари,Его ждут где-то лавры маньериста,Но за истекший ход пяти столетийТебя никто и строчкой не отметил.

1

Следующий текст требует некоторой исторической справки.

В галерее Уффици во Флоренции я наткнулся на неприметную картину кисти Аньоло Бронзини. На ней была изображена девочка лет 10–12, по подписи – Мария Медичи. Старшая, по хронологии, если не по возрасту, из двух Марий Медичи.

Портрет можно легко найти по поиску на «Maria di Medici Bronzini painting».

Мария Медичи, принцесса из младшей ветви рода Медичи, родилась в 1540 году и умерла совсем юной, 17 лет от роду. Её отец был достаточно известный Козимо Медичи, ловкий и успешный политик и безжалостный интриган. Википедия говорит, что он активно использовал инквизицию для сведения личных счётов, и нет основания ей не верить. Юная Мария получила блестящее образование, она знала латынь, древнегреческий и изрядное количество современных ей языков; слушала лекции лучших философов и мыслителей, которых в то роскошное время Флоренция привлекала в изобилии. В нежном возрасте её сосватали за соседнего герцога Феррарского, но свадьбе не суждено было состояться. По официальной версии, она умерла от болотной лихорадки (малярии). По распущенным слухам, её прикончил собственный папаша, прознав про якобы имевшую место быть связь с неким пажом. Недевственная невеста для династического союза не годилась, а другого применения для своей дочери Козимо не видел. По одной версии, он заколол её кинжалом в припадке ярости; по другой гипотезе – её сослали в Ливорно (портовый город неподалёку от Флоренции), где потихоньку отравили, а официально причиной смерти объявили малярию, чтобы сохранить лицо перед без пяти минут родственниками из Феррары. Место Марии в династических планах отца заняла её младшая сестра Лукреция, которая и была в итоге выдана за Альфонсо, герцога Феррарского. Альфонсо, кажется, не заметил подмены. Впрочем, этот брак тоже долго не продержался: Лукреция умерла спустя два года – по всей видимости, тоже будучи отравленной.

Аньоло Бронзини возвращался во Флоренцию ещё не раз. Вероятно, он написал ещё один портрет Марии пять лет спустя. На нем изображена девушка лет 15, с ребёнком в обнимку. Этот портрет находится в Национальной Галерее в Вашингтоне. Я там бывал не раз, но как-то никогда возле этой картины не задерживался. По догадке, это повзрослевшая Мария и её младший брат, но достоверно мы этого уже никогда не узнаем.

И Гирландайо, и, позже, Бронзини приложили руку к росписи palazzo Vecchio, дворца на площади Синьории, в котором прошло детство принцессы. На площади перед дворцом было место казней. Здесь, в частности, сожгли Савонаролу со товарищи, о чем и гласит вделанная в мостовую надпись. Галерея Уффици, где сейчас находится портрет Марии Медичи, расположена в двух кварталах.

Вот, собственно, и вся история.

В дополнение, переводы итальянских фраз:

Аccende il fuoco – разжигает огонь.

Addio per la vita – прощай на всю жизнь.

«Мари, шотландцы всё-таки скоты» – первая строчка из «Сонетов Марии Стюарт» Бродского.

II

Я буду первым. Есть такое диво —По галерее пасмурной бродя,Остановиться вдруг перед картинойИ через пять веков узнать тебя.Я где-то тебя видел, и не помню,Где именно. Да и не в этом суть.Ты вниз глядишь, старательно и томно,Припухшая ладонь легла на грудь…Ах, этот бархат, и атлас, и кружев,Столь тщательно написанных, шитьё!Твой взгляд спокоен и слегка недужен,Предвидя назначение твоё.Что предназначено? Через века и стеныЗеваку и пажа связать единой темой.