Светочи Конфедерации

Лактысева Лека

— Какую еще карету? — медвежьим ворчанием ответил на слова лучащегося энтузиазмом Арсена полковник.

— Кресло-каталку на колесиках — довезут с ветерком!

— То есть в реанимации я уже отлежал свое?

— Ну да! — продолжал радоваться Арсен. — Все у Вас в порядке: кушаете, пьете, мочитесь. Катетеры из вен все поубирали. Мониторы отсоединили. Состояние у Вас средней тяжести — в интенсивной терапии не нуждаетесь!

— Лайону пригласите. Хочу поблагодарить за лечение. — Мрачно потребовал Рид.

— А ее нет! Она сегодня не дежурит. И завтра тоже. И так четыре дежурства сутки через

сутки пахала, коллегу подменяла. Теперь отдыхает.

Рид молча отвернулся.

Через несколько минут явился санитар, принес больничную пижаму, помог полковнику одеться и пересесть в кресло-каталку. Медсестра на выходе из бокса перехватила их, отдала санитару толстую историю болезни.

— Вторая реабилитация, восьмая палата, там уже ждут, — проинформировала она санитара.

Санитар шутливо отсалютовал и покатил полковника по освещенному неяркими неоновыми лампочками коридору. Полковник смотрел на застекленные двери других боксов. За одной из них неожиданно увидел Лайону, стоящую у маленькой койки с высокими бортиками. На койке лежал ребенок. Лайона держала малыша за руку и что-то ему говорила. Рид дернулся.

— Стой! — санитар замер. — Мне же сказали, что доктор Лайона сегодня не на дежурстве!

— Так она и не на дежурстве. Просто зашла на пациента посмотреть.

— А что она ему там рассказывает?

— Да она странная, доктор Лайона. Считает, что если с пациентами, которые в коме, разговаривать, то они скорее поправляются. Вот и общается…

— Со мной тоже разговаривала? — голос полковника неожиданно сорвался на хрип.

— Может, и разговаривала, кто ж ее знает, — не стал отрицать санитар.

— Поехали. — Рид сжал поручни кресла-каталки и закрыл глаза.

Санитар послушно покатил коляску дальше. Прочь из реанимации. Прочь от странного доктора Лайоны, пришедшей в реанимацию в свой выходной день, чтобы поговорить с пациентом в коме.

Глава 7

Реабилитация — тяжкий труд для пациента. Но полковник был трудолюбив. Сказано делать — будет делать. Через не могу и через не хочу. Через навалившуюся вдруг депрессию и бессонницу. Через кошмарные сны, в которых он снова лежал, придавленный к бетону тяжелым телом мраморной колонны, снова слышал вой сирен, эхо взрывов. Хрипел, пытался звать на помощь и чувствовал, как по капле вытекает из него жизнь.

Рид никогда не был слабаком. Никогда не позволял себе распускаться, хандрить, погружаться в безрадостные размышления о нелегкой судьбе. Даже там, в холодной каменной ловушке, он не позволил себе отчаяться. Ждал, ждал до последнего, что его найдут, вызволят, спасут. Терял сознание, бредил, вновь приходил в себя. Слизывал влагу с запотевших за ночь осколков мрамора, до которых мог дотянуться. И снова ждал.

А теперь, спасенный, живой, нога на месте, а сил жить — нет. Нет сна, нет аппетита. Ничего нет. И только встает иногда перед глазами теплая улыбка. Вспоминается легкое пожатие тонкой женской руки. Нежная кожа шеи в вырезе медицинской блузки. Высокая упругая грудь, обтянутая бледно-голубой тканью хирургического костюма. Иногда ловил себя на том, что снова прислушивается к шагам в коридоре, словно Лайона может пройти мимо его палаты.

Заглянуть. Спросить, как дела. Только это и держало. Только это и заставляло находить в себе силы и, давясь, проглатывать жидкий суп, комковатую кашу, паровые «куриные» котлеты, в которых хлеба было больше, чем мяса.

Хандру полковника заметил генерал-лейтенант Скотт. Теперь, когда Рида перевели в реабилитацию, навещать его можно было каждый день. Генерал наезжал через день — через два. Привозил фрукты, дорогую минеральную воду без газов, что-то домашнее (жена варила! — хвастался генерал).

— Что-то ты, друг, совсем спал с лица, — заботливо пряча в холодильник очередные гостиницы, добродушно ворчал Скотт. — Что не так? Палата отдельная, программу восстановления расписывали лучшие специалисты! А ты выглядишь хуже, чем в реанимации.

— А ты меня в реанимации видел?! — взвился было полковник.

— Видел, брат. На третий день от поступления видел. И «моська» у тебя была такая же бледная, но куда менее недовольная, чем сейчас. Так расскажешь старому ворону, в чем дело?

— Сны кошмарные замучили, — решил признаться Рид. — Вот каждую ночь, стоит уснуть, снова в том мешке каменном оказываюсь. Снова кричу, рвусь, ногти ломаю, выбраться не могу. Камни лижу, чтобы пить не так хотелось.

— О-о-о, мой друг, это серьезно. Поговорю с твоей докторшей. Как ее там — Рузанна? Скажу, чтоб снотворного тебе назначила. Или вообще пусть консилиум соберет.

— Да не надо консилиум! Замучили они уже меня. Вот «так» достали, — постучал себя по шее ребром ладони Рид.

— Отставить споры! У тебя не так много времени на восстановление. Дело стоит, тебя ждет. А ты тут прохлаждаешься. Чахнешь, словно майская роза на морозе.

— Есть «отставить», — проворчал Рид.

Консилиум состоялся в тот же день. И — какая неожиданность, а? — принял решение, что полковнику Риду нужна помощь психотерапевта.

— Да я сам вас всех тут запсихотерпевтирую! — психовал Рид. — Вы еще в дурку меня отправьте!

— Будете вести себя неадекватно, кричать, грубить персоналу — отправим. — Начмед по терапии был мужиком серьезным и решительным. — Я считаю, что доктор Рузанна поторопилась отменить антидепрессанты, которые назначили вам в реанимации. Но ваши сны говорят о том, что перенесенный шок спровоцировал острую травматическую реакцию. Если все оставить как есть, она может превратиться в куда более серьезное расстройство. Так что назначаю вам курс психологической реабилитации — и это не обсуждается!

— Замучили! Лечилы! — вызверился полковник, но вынужден был согласиться.

***

До кабинета психотерапевта следующим утром Рид добирался самостоятельно — на костылях. Вдоль по длинному коридору. На лифте на два этажа вниз. Снова вдоль по коридору, направо, налево, снова направо. Перед глазами — глухая белая пластиковая дверь. Над дверью — лампочка в красном стеклянном абажуре овальной формы с надписью: «Не входить! Идет сеанс!»

Лампочка не горела. Стукнул в дверь коротко, и тут же вошел. Ну, как вошел — ввалился, едва не раскидав в стороны костыли и не пропахав носом пол до самых ног. Женских ног в кожаных туфельках-мокасинах унылого блекло-зеленого цвета.