Светочи Конфедерации

Лактысева Лека

Поднял глаза — и онемел. Лайона.

— Господин полковник? Вы на прием?

Полковнику остро захотелось сказать какую-нибудь гадость, но так и не придумалось.

— На прием. А где психотерапевт?

— Я — психотерапевт.

— Еще и психотерапевт?

— Одно другому не мешает, — сдержанно отозвалась женщина. — Можно мне вашу историю болезни?

Протянула руку, вынула из его ладони бумаги.

— Присаживайтесь, полковник Рид, — кивнула на кресло напротив и зашуршала страницами. — Так. Консилиум. Значит, кошмары снятся?

Вот уж перед кем

не хотел Рид выглядеть ни жалким, ни больным, ни нервным. Но нервничал, и оттого злился так, что аж горячо в груди становилось.

— Что Вам снится, полковник? Та ситуация, когда Вы оказались под завалом? — проявила «чудеса проницательности» Лайона.

— Да. — Буркнул односложно.

— Что еще? Ага. Бессонница, отсутствие аппетита, пониженное настроение, тоска, раздражительность… а антидепрессант, смотрю, Вам отменили? Не вовремя. Жаль. Было бы легче выходить…

— Куда выходить?

— Не куда, а откуда. Из травматической реакции. Ладно, назначим легкий противотревожный препарат и проведем несколько сеансов.

— Каких еще сеансов?

— А вот сейчас и расскажу, и покажу. Сидите, господин полковник. Вам делать ничего не придется. Не будет ни гипноза, ни внушений. Расскажите пожалуйста, как вспоминаются сны после пробуждения.

Мрачный полковник рассказал: и про надвигающиеся на него стены, и про вой и грохот где-то вдалеке, и про холодный бетон и пересохший рот… Слова выдавливал из себя через силу. Казалось, что жалуется, а жаловаться не привык.

— Так, — подвела итог Лайона. — По вашему рассказу выделить ведущий анализатор не удалось. Впрочем, может, оно и к лучшему. Будем работать по всем трем.

— Что еще за анализатор?

— Видите ли, полковник Рид. У каждого человека есть зрение, слух и есть телесные ощущения — кинестетические. Это способы получения информации от окружающего мира. И обычно лучше развит и лучше работает какой-то один. А у вас, похоже, одинаково четко работают все три.

— Хм… а что вы думали, доктор. У Мастера бесконтактного боя все органы чувств работают в усиленном режиме.

— Вот как. Интересно. С Мастерами мне работать не приходилось. Впрочем, возможно, это упростит задачу.

Лайона пустилась в пространные объяснения. Полковнику, с ее слов, предстояло сидеть в кресле, представлять где-то в пространстве перед собой картинку, на которой он, погребенный заживо в каменных завалах, зовет на помощь. А одновременно ему нужно было следить за рукой Лайоны, которой она размахивала влево-вправо, словно дирижируя невидимым оркестром.

Потом она щелкала у него то над левым, то над правым. Потом — хлопала его то по правой ладони, то по левой. А он все держал в пространстве картинку, хотя и не смотрел на нее. Картинка постепенно бледнела, желтела, отдалялась и выцветала, словно покрываясь пылью. Казалось, ее, словно старую фотокарточку, лижет невидимый огонь — медленно, очень медленно. И вот в полотне картинки появились прорехи, проплавились дыры, края обуглились… Картинка вспыхнула и рассыпалась пеплом.

— Прекрасный результат! — радовалась запыхавшаяся, но довольная Лайона. — Думаю, трех

сеансов будет вполне достаточно, чтобы справиться с этой ситуацией. На сегодня мы закончили, господин полковник. Давайте посмотрим, во сколько Вы сможете ко мне прийти послезавтра.

Рид взглянул на таймер и с удивлением обнаружил, что провел в кабинете пятьдесят минут. Казалось, что десять…

— Так, послезавтра у Вас процедуры заканчиваются в пять, ужин — в семь, значит, придете ко мне в семнадцать сорок пять — как раз успеем поработать.

Второй сеанс прошел не так успешно. Решили проработать картинку нахождения полковника в отделении реанимации. Картинка уходить не желала. Рид жался в кресле, сопел, краснел и не мог решиться сказать Лайоне, что там, в картинке, он видит лицо женщины. И он категорически не желает это лицо забывать.

— Ну, что же, господин полковник. — Лайона устало откинулась на спинку кресла, передернула плечами. — Или Вы мне что-то недоговариваете, или прошло слишком мало времени, и воспоминания слишком свежи, чтобы уйти легко и быстро. Жду Вас после выходных в такое же время. Попробуем продолжить.

***

Выходные в госпитале — что может быть ужасней? Рид изнемогал. От внезапно навалившейся на город жары. От затихших коридоров, по которым далеко разносились редкие шаркающие шаги немногих ходячих пациентов, не сумевших отпроситься домой. От безделья и внутреннего беспокойства, усиливавшегося всякий раз, когда он начинал думать о том, как встретится в понедельник с Лайоной. О том, что скажет ей.

Да, скажет.

Себе признался — и ей признается, что прикипел к ней душой. Что вспоминает, как она держала его член в руках — и возбуждается, словно мальчишка. Что мечтает видеть ее с ребенком на руках. С их ребенком. И чтобы смотрела она на этого малыша так, как смотрела на того, в реанимации.

Кошмары внезапно отпустили Рида. То ли таблетки помогли. То ли Лайона не зря старалась, размахивала рукой, щелкала пальцами, хлопала его по ладоням. «Только что с бубном вокруг меня не сплясала,» — хмыкал про себя мужчина.

Теперь вместо каменной западни ему снилась женщина в бледно-голубом хирургическом костюме. С блеклыми потертыми туфельками-мокасинами на изящных узких ступнях. С темными широкими бровями, не знавшими пинцета, над пронзительными серо-зелеными глазами. «Женюсь, — твердил себе полковник. — Вот выпишусь — и сразу же женюсь. Сорок три года — сколько можно бобылем ходить?»

Женщины в жизни полковника были. Разные. Он монахом никогда не был, и от женской ласки никогда не отказывался. Правда, ни одна не зацепила его сердца. Ни одна не запомнилась. Все мелькнули мимо бабочками-однодневками и канули в прошлое, словно бесплотные тени.

А эта — зацепила.

Чем взяла? Чем так затронула? Он и хотел об этом думать, и не хотел. Мучительно ему было. Впервые — больно. Впервые — страшно и тревожно. Вдруг откажет? Вдруг посмеется над ним? Над его внезапной влюбленностью… такое забытое чувство… такое странное. А может — и не забытое, а вовсе никогда раньше не испытанное?