Свежо предание

Грекова И.

– Да, маленький.

– Почему же тогда ты плачешь?

– Я не плачу.

И правда, она смотрела в окно сухими глазами.

– Надя, не надо так огорчаться. Может быть, я и ошибаюсь. Дай бог, чтобы так.

– Нет, ты не ошибаешься.

– Ты сама замечала?

– Да, замечала. Я старалась, чтобы не заметил никто другой.

* * *

А школа эта была черт знает как далеко. Автобус шел-шел... Он уже несколько раз спрашивал кондукторшу: скоро ли? Она сухо отвечала: дальше кольца не пойдет. А на передней скамье разговаривали

двое, очевидно - о нем; они оборачивались и смотрели в его сторону. Он оглядывал себя и, не найдя беспорядка в одежде, начинал тосковать. Что они в нем видят? Нужно бы подойти, спросить, но он не решался.

На конечной остановке автобус начал выплевывать из себя людей. Те двое, к счастью, ушли в другую сторону. Он шел от остановки через какие-го железнодорожные пути, в путанице железа, стропил, шпал. В сумерках строительные краны протягивали поперек пути жесткие руки, как колоссальные знаки запрета.

Он оступился, попал в яму. Известковый мусор, оползни. Холодная известка на руках... Он ненавидел, не выносил ощущения известки на руках. Прохожий показал ему школу. Было уже поздно, из четырех этажей светился только один.

В раздевалке никого не было. Странная школа - без детей, без шума. Он поднялся по лестнице. На площадке стоял золоченый Сталин, осененный бархатным знаменем.

Стенгазеты, бюллетени погоды, объявления школьных кружков... Как хорошо будет ходить сюда каждый день, учителем физики. Руководить кружком. Худые, ясноглазые мальчики будут прибегать, задавать вопросы... Он ясно увидел одного из них, с родинкой на щеке, и чуть не прослезился от нежности.

"Директор" - прочел он на двери. Надпись - золотыми, вдавленными буквами на черном. Неприятная надпись. Может, уйти?

Нет, он перемог себя, вошел. Вошел и удивился. За столом сидел Иван Поликарпович. Да, да - Иван Поликарпович, директор его собственной школы! Столько лет прошло, а узнать можно. Мало изменился, даже, пожалуй, постройнел - может быть, оттого, что вместо мышиной толстовки на нем теперь серый костюм...

...Тогда он казался мне старым; сколько же ему было? Сорок пять?

– Иван Поликарпович! Не узнаете?

Директор поднял глаза, вгляделся, подумал и сказал:

– Левин.

– Да, да. Левин! Значит, можно узнать?

– Узнать трудно. Но я узнал.

– А я вас сразу узнал! Честное слово, вы почти не изменились! Столько лет, а вы все такой же. И я так же побаиваюсь вас, право!

Левин был рад и говорил-говорил. Как ему повезло! Иван Поликарпович, старый директор! Он возьмет его на работу, и все будет: физический кабинет, худые, ясноглазые мальчики...

– Садись, Левин, - сказал Иван Поликарпович. Кресло было глубокое, и снизу лицо директора показалось не таким знакомым: резкие морщины, как удары мечей, рассекли его на части. Особенно жесткой складкой отделялся от лица повисший подбородок. Глаза были Ивана Поликарповича, а подбородок - нет.

– Что скажешь, Левин?

–

Иван Поликарпович, я хотел бы поступить к вам учителем физики. Я слышал, у вас есть свободное место.

– Есть. А что ты кончал?

– Политехнический.

– Инженер, стало быть. А чего ж тебя в школу понесло? Чего ты здесь не видел?

– Иван Поликарпович... Я без работы.

– Гм... и давно?

– Почти два года уже. Иван Поликарпович нахмурился.

– Между прочим, я кандидат, - сказал Левин.

– Это роли не играет. Если и играет, то отрицательную.

– Почему?

– Внимание привлекает. Сразу вопрос: а почему он, кандидат, в учителя пошел? Значит, дело нечисто.

– Я могу не говорить, что я кандидат.

– Не поможет. Все равно будешь ты у нас белой вороной.

– Попробуйте, возьмите меня... Не отсылайте так сразу... Я люблю ребят. Думаю, смогу преподавать...

– Вот что, Левин, - сказал Иван Поликарпович.
– Тебя, кажется, Костей зовут?

– Да. Неужели вы всех своих учеников по именам помните?

– Почти всех. Дело не в этом. Вот что, Костя. Я тебя за нос водить не хочу. Прямо скажу: не могу я взять тебя в школу.

– Почему?

– А неужели тебе самому не ясно?

– Нет, мне не ясно. Нет, я этого понять не могу.

– Пора бы понять. Что ж ты даром, что ли, два года работы ищешь? До сих пор не понял, в чем дело?

– Нет, не понял. Не может этого быть!

– Говоришь "не может этого быть", значит, понял.

– Ну, понял, а признать не могу. А вы-то сами, Иван Поликарпович, неужели можете это признать?

– Понимаешь, в некоторых вопросах приходится верить... верить государству. Не нашего это ума дело. Наверху - там люди поумней нас с тобой сидят.

– Иван Поликарпович! Вы меня много лет знаете. Посмотрите на меня: чем я отличаюсь от других? Разве я не человек?

– Ты-то человек, я против тебя лично ничего не имею и, поверь, взял бы тебя с удовольствием. Но все равно, из этого ничего не выйдет. Мне неприятности, а тебя все равно не утвердят. Были такие случаи.

– Ладно, - сказал Левин и встал.

– Постой, выпей воды, что-то ты очень бледен.

– Ничего. Прощайте, - сказал Левин и вышел.

Он шел в кромешной тьме недостроенной окраины, под дождем, нащупывая дорогу. Дороги не было. Некуда было идти. Он шел довольно долго, потеряв направление, весь мокрый.

Он глядел себе под ноги - там было темно. Внезапно он поднял глаза и увидел прямо перед собой два молчаливо мигающих красных глаза: гас один, зажигался другой.

Невыносимый страх разрезал его пополам, и он побежал, брызгая грязью.

* * *

14 сентября 1952 г.

Дорогая, родная моя Лиля! Эти последние недели я только и думала, если бы ты была здесь!

Сегодня Костю свезли в психиатрическую.

Попытаюсь тебе рассказать все по порядку, но не знаю, смогу ли, плохо соображаю.