Свежо предание
Шрифт:
– Ты поправил меня, когда я читала. И правда, я ошиблась. Ты что же, читал раньше эту книгу?
– Да, давно уже, - смущаясь, сказал Костя.
– Ты что же, хорошо помнишь "Сорочинскую ярмарку"?
Тут Костю словно прорвало, и он заговорил:
– Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное, и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшись над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных
Клавдия Ивановна раскрыла рот, чтобы его прервать. Странное дело, она сама только что это читала, но, слыша те же слова в устах мальчика, усомнилась в педагогичности своего выбора... Рискованные какие-то уподобления...
– Постой, Левин, довольно, - сказала она. Но Костя уже закусил удила, его несло.
– ...Изумруды, топазы и яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами...
– Перестань, Левин, - решительно сказала Клавдия Ивановна, - хватит, я вижу, ты знаешь. Ты что же, учил наизусть? До каких же ты выучил?
– Я не учил. Я просто запомнил. До конца. Клавдия Ивановна впервые внимательно посмотрела на Левина. Перед ней стоял довольно миловидный, скорее высокий мальчик, чистенько одетый, с белым воротничком у тон кой шеи, с матово-полупрозрачными щеками и пристальными темно-серыми глазами. В глазах ей почудилась просьба: заметь меня, полюби меня. Мальчик, видно, способный - читает, любит литературу. Заняться бы таким, да некогда. Вот если бы не успевал - другое дело. Сложный народ эти успевающие...
Клавдия Ивановна начала говорить, и речь ее сама покатилась по привычным рельсам:
– Видишь ли, Левин, ты мальчик способный и мог бы учиться лучше. Например, пишешь ты очень грязно. Вместо того чтобы заучивать наизусть материалы, до которых вы дойдете только в старших классах, ты мог бы дома поупражняться, писать буквы...
Костя стоял, опустив голову. И дернуло же его вмешаться, поправить! Клавдия Ивановна уже не казалась ему похожей на пирожок.
Так она и прошла мимо него, как всегда потом проходили мимо него разные учителя, наставни-ки, начальники. Ни теперь, ни после, никогда в жизни не было у него настоящего учителя...
Зато у него была мама.
Он приходил к ней - большой мальчик с драными коленками, - садился к ней на колени и просил:
– Говори.
Она всегда знала, что нужно говорить. Всегда они друг друга понимали!
* * *
Костя уже перешел во второй класс, уже привык к школьному шуму, сам стал бегать и драться и даже научился писать не так грязно, когда ему впервые довелось узнать, что он - еврей. Дело было так. На переменке он гонялся за Володькой Жуковым и только что изловчился хлопнуть его сзади портфелем, как тот обернулся, высунул язык и сказал: "жид".
– Что ты говоришь?
– спросил Костя.
– Известно что. Жид. Жидюга.
– А что это значит?
– То и значит, что жид. Пархатый.
Косте стало как-то скверно. Слово-то какое: пархатый.
После уроков они с Серегой собрались
Костя хотел спросить у Сереги, что такое "жид", но стеснялся своей несообразительности. А вдруг это все знают? Только у самой двери он собрался и спросил, свысока:
– Послушай, Тесто, кто такой жид?
Серега помедлил.
– Жид? Ну, обыкновенный жид. Еврей, по-вашему.
– По-нашему? А кто ж это "мы"?
– Ну, вы. Евреи, в общем.
– Евреи? Кто это: евреи?
– Кто да кто. Заладил. Да я и сам не знаю по-настоящему. Евреи - ну, это такие плохие люди. Жиды.
(Фу-ты, как тянет. Дать бы ему.)
– И я жид? А почему я жид?
– А я знаю? Наверно, родился такой. Мать и отец у тебя евреи. Значит, и ты еврей.
– Жид?
– Жид.
– А что такое пархатый?
– Ну, это такой, у кого на лбу прыщи и кожа слезает.
Костя потрогал свой зеркально гладкий лоб.
– Но ведь у меня нет прыщей и кожа не слезает.
– Это так говорят: пархатый. Жид, значит, пархатый. Грязные они...
Костя поднялся по лестнице, отпер дверь своим ключом и вошел. Слово "жид" сверлило ему душу. Что за слово? Где это он его слышал? Или читал? И вдруг вспомнил где. В "Тарасе Бульбе". Там был жид Янкель, который увез Тараса под кирпичами. "Жид" было такое же непонятное слово, как "сорочинский заседатель" или "решетиловские смушки", - все те слова, которые он не понимал у Гоголя, да и не хотел понять. Теперь он хотел понять. Теперь он подошел к шкафу и, не влезая на стул, чуть поднявшись на цыпочки, достал из-за стекла коричневый том. Первый раз он взял его не для наслаждения, а для того, чтобы знать.
...Кажется, это было где-то здесь... Да, точно... Кошевой... Паром подворачивает к берегу... "С бедою", - кричал с парома приземистый казак... Берег весь стеснился в одну кучу... А, вот оно, это место:
" - А вы разве ничего не слыхали о том, что делается на Гетьманщине?
– А что?
– произнес один из куренных атаманов.
– Э! Что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом уши, что
вы ничего не слышали.
– Говори же, что там делается?
– А то делается, что и родились, и крестились, а еще не видел и такого.
– Да говори нам, что делается, собачий сын!
– закричал один из толпы, как видно, потеряв терпение.
– Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши.
– Как не наши?
– Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и обедни нельзя править.
– Что ты толкуешь?
– И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя.
– Врет он, паны братья, не может того быть, чтобы нечистый жид клал значок на святой пасхе!"