Свидание на Аламуте
Шрифт:
– Иранцы возмущались, конечно. Да и американцы наехали, – замечает он все так же небрежно. – Но это все замяли… на уровне аппарата президента. МИД подключили, то-се. На объекте IFEG-33 просто была нештатная ситуация, считай: вулканишко проснулся, да и все. А всем участникам операции по ликвидации преступной группы террористов исламского направления… Ну, вы сами понимаете! Сказали: дырочки вертеть.
– В кителях? – снова улыбается Заратустров. – В новых, черных?
– В новых, в новых… Только, кажется, вам сказали обождать.
– Ага!
– В принципе, так, ремарку… За невыполнение приказа куратора операции в Москве и самовольное сокрытие основных фигурантов – строгач, Александр Григорьевич. Ребята говорят, у вас их уже целая коллекция…
– Правильно говорят, – задумчиво роняет Заратустров, смакуя вино. – Значит, они все-таки хотели, чтобы я расстрелял собственную тень…
– Что?
– Нет, это так… аллегория! По вашей части, по философской. Одним словом, надо было не уговаривать, а вызывать штурмовики.
– Да. Они были под парами.
– …и нанести ракетно-бомбовый удар по Аламуту. Чтоб все закончить. Одним махом. Ни ассасинов, ни заложников, никого.
– Такова суровая правда нашей работы, Александр Григорьевич. Вы же сами говорили, помните? Приказал расстрелять собственную тень, да?
Заратустров, кажется, не слушает гостя. Его морщинистая рука с широкими, квадратными ногтями ласково гладит такой же коричневый, обожженный временем бок глиняного стаканчика.
– Раз – и готово! А я-то до последнего тянул. Хотя, если бы на Махаба не подействовал дневник Ассара, то черт бы его знает.
– Да уж, пришлось бы, Александр Григорьевич. Приказы не обсуждаются, как известно…
– Мечи свою молнию даже в смерть… Abreg ad habra! М-да… А потом фигурантку сдать под роспись.
– Ну, а как же? А вы ее тут фактически похитили. Увезли девчонку из-под носа спецгруппы. По Европам катаете, по курортам.
– Не говорите, Владимир Петрович. Раздолбай я чистой воды. Старый сентиментальный раздолбай… Ваше здоровье. А вы ведь проездом тут, Владимир Петрович?
Севастьянов кивает. Улыбка трогает его красивое, чистое лицо «а ля Штирлиц».
– Я так думаю, вам вот это нужно?
Встав, Заратустров подходит к простенькому старому комоду с медным замком и поворачивает блестящие завитушки. Из ящика на свет Божий появляется книжка блокнотного формата – древняя, с осыпающимся срезом страниц, с тяжелой, позеленевшей от времени пряжкой-замком.
– Вот она. В целости и сохранности.
Севастьянов качает головой.
– Нет. Александр Григорьевич. Я ведь дела в посольстве уже сдал… и все, что полагается, по описи. Копия изготовлена очень хорошо, оргтехника у нас отличная. Даже бумагу подобрали. А переплет тут значения не имеет, верно? Регистрационный номер, печать – и порядок. Записки Ассара по-прежнему достояние спецфондов.
Убирая книгу в тот же ящичек, закрывающийся с музыкальным
– Не боитесь, Владимир Петрович?
– Я так думаю, – произносит гость, стряхивая пепел в большую пятнистую раковину на столе, – что у вас, Александр Григорьевич, сей фолиант будет в большей безопасности. Ведь как знать, что там дальше будет.
– И не говорите. Один Аллах ведает!
– Совершенно верно. Иншалла!
– И куда же теперь вас, пропитанного Востоком, как коврик под кальяном?
– Не угадаете. В Гиперборею, можно сказать, – в Тулу.
– Неужели?
– Именно так. В вашу холодную Сибирь. Скажите, а действительно у вас даже летом дворники лед с тротуаров скалывают? По утрам?!
– Пьют наши дворники, – вздыхает Заратустров. – И по утрам, и по вечерам. Некоторые… Ясненько… Ну, тогда первым делом познакомитесь с Леночкой Альмах. Я угадал?
Севастьянов кивает молча. Заратустров снова глотает обжигающее нёбо вино.
– Замечательный человек. И Женечка Тиссель. Лена, кажется, орден Боевого Красного получила?
– Да, я слышал. За разоблачение предателя.
– Ну, вот и здорово. Значит, сработаетесь…
Заратустров улыбается по-прежнему мягко, и морщины на его лице не разглаживаются, а, наоборот, набухают провалами, овражками, как у человека, наконец свалившего с плеч огромный груз, все свои дела и теперь расслабившегося и получающего в дар от времени следы множества переживаний, перенесенных с каменным, неподвижным лицом. Севастьянов тоже прикасается к стаканчику.
– Да, а вино – превосходное, Александр Григорьевич! Хорошо вам тут… А я даже отдохнуть толком не успел.
– Отдохнете, Владимир Петрович, – ворчит Заратустров. – В мои годы и отдохнете… Значит, мне готовиться к очередям в собесе? Ну-ну…
– Да нет. Думаю, собес к вам на дом приходить будет, – Севастьянов смотрит куда-то мимо полковника, на прокаленную солнцем террасу, за которой замерли в неподвижности зеленые иглы олив. – Кроме того, вы не… расслабляйтесь. У вас есть теперь работа. И ва-ажная работенка!
– Какая же? Бумажки в кадрах перекладывать из папки в папку?!
– Нет. Охранять. Беречь, как зеницу ока.
– Кого?
– Объект номер ХСН-765698. Последнюю из двух уцелевших Невест!
Севастьянов отпивает вина и веско прибавляет:
– Это приказ, который мне поручено вам передать. И задание… пожизненное!
Заратустров качает седой головой. Кряхтит. Потом потертыми своими губами едва слышно роняет:
– Есть.
– Ну, вот и хорошо… И все-таки вино великолепное тут. Просто завидую!
Последние слова он произносит меланхолично, потому что через террасу проходит Эмилия – гость любуется ее свободным платьем-хитоном, стройными босыми ногами, тихонько шуршащими по горячим каменным плитам… Потом резко встает.