Свидание в Брюгге

Лану Арман

— Добрый вечер, Метж. У вас все в порядке?

— Да. Если не считать, что Альфред не появлялся здесь весь день.

Робер отметил про себя, что, обращаясь к Дю Руа, она говорила «доктор», а Фреда называла просто по имени.

— Вы в курсе, что у мадам Ван Вельде неприятности?

— О да, доктор.

Она сразу зажглась. С историей Ван Вельде в ее жизнь вошло что-то романическое.

— А про мужа вы ей сказали?

— Нет. Она уехала два часа тому назад. И потом, она ведь сдала дежурство.

Оливье взял Метж за

талию и почувствовал, как дрогнул под его рукой ее, должно быть, бело-розовый бок.

— Почему же вы ей ничего не сказали?

— Управляющий не велел мне говорить.

— Дрянь! — Роберу Оливье пояснил: — Они по ошибке называют директора Хоотена — управляющим. А он вообще-то директор. Точнее, директор и управляющий. Но, с общего молчаливого согласия, его понизили в чине и называют просто управляющим. Даже санитары. Его никто не любит… Правда, Метж?

Лицо у Метж стало непроницаемым.

— Я не знаю.

— Не беспокойтесь, мой друг, Робер Друэн никакого отношения к медицине не имеет.

Она улыбнулась и, отступив назад, пропустила их в свои владения, как хозяйка дома, которая принимает близких друзей.

В отличие от мужского, женское отделение имело какой-то более домашний вид, не такой казенный, но и более запущенный…

— Я рада была бы видеть вас здесь каждый день, — сказала Метж.

— Нет уж, увольте. Мне — работать, а вашему любимчику — наслаждаться жизнью. Признайтесь, что вы испытываете к нему слабость.

Метж не ответила. Потом, не глядя на Оливье, произнесла:

— Пойду погляжу, нет ли Сюзи.

Но Оливье уже улыбался другой женщине: тоже рослая и сильная, по-виду деревенская, тоже блондинка, лет двадцати пяти.

— Ну как дела, мадемуазель Эльза?

— Хорошо, дохтор. Я собираюсь выписываться.

Слова давались ей с трудом, видимо, она переводила про себя с фламандского на французский.

— Нет, маленькая, не стоит пока.

Смешно, такая кобылица, и «маленькая».

— Да, так сказал главный врач. Доктор, вы видели сегодня моего брата?

— Да.

— Ну и что?

— Ему лучше. Сегодня он не говорил о черном золоте.

Эльза смущенно засмеялась.

— О, я думаю, это уже не повторится, — сказала она.

— В таком случае непременно объяснитесь с вашим бургомистром, когда вернетесь в деревню.

Оливье на правах старого друга похлопал девушку по щеке и ущипнул упругую розовую кожу, которая тотчас же покраснела.

— Действительно, с такими щечками грешно засиживаться здесь.

— Если б не черное золото, то бы и щек не было.

Она шутила. Оливье пояснил:

— Брат этой девушки очень много работал, очень много читал, не успевал все переваривать и сорвался. Он возненавидел машины и помешался на этом. Так, Эльза?

— Да, дохтор. Но он, может, и прав. Черное золото — настоящее бедствие для деревень и… простите, дохтор…

Она вовремя спохватилась.

— Ну раз вы способны себя контролировать,

значит, дело идет на поправку. Понимаешь, Робер, бред маньяка чистейшей воды. Больной — в общем парень как парень — принялся вдруг проповедовать возвращение деревни к ее первозданному состоянию. Он возненавидел трактор, стал призывать людей бороться с бензином и черным золотом, не понимая, что производство нефти и золотой телец — не одно и то же.

— Не вижу в этом ничего противоречащего здравому смыслу. Ван-Гог страдал тем же.

— Очень может быть. Но парень этим не ограничился, он поджег несколько тракторов, что противоречит здравому смыслу…

— Всего два, — уточнила Эльза. — Да к тому же его подбивали крупные фермеры. А ему досталось расхлебывать.

— На них это похоже! — бросил Оливье. — Одним словом, по своей природе активный, умный, полный добрых намерений молодой человек оказывается во власти бредовых идей на патерналистско-христианской почве. Вы хорошенько меня слушаете, моя маленькая Эльза? Я называю вас «моя маленькая» исключительно из чувства симпатии к вам, а вообще-то вы девушка крупная и крепкая.

Эльза засмеялась и покраснела. Она была застенчива и стыдлива сверх меры. Врач, разговаривая с ней, принимал фамильярный, почти развязный тон. Роберу он объяснил:

— Неврозы часто распространяются среди членов семьи. Эльза очень болезненно восприняла госпитализацию брата: она решила, что это дело рук фермеров, и приняла от брата эстафету. Новоиспеченная Жанна д’Арк, сражающаяся с тракторами.

— Я прав, Эльза?

— Да, но… Это все гораздо сложнее. Я не уверена, что тут нет злой воли фермеров и бургомистра… Я не должна была бы вам об этом говорить…

— Возможно, так оно и есть. Но и вы тоже хороши, такого наворотили из-за своего братца: его, видите ли, не имели права класть в психиатрическую больницу.

— Да, зря я, конечно, полезла в нижней юбке на кафедру кюре. Дохтор, а можно мне пойти завтра на мессу повидать брата?

— Можно.

— Мне хотелось бы чаще видеть брата, а мне не позволяют.

— Вечно с кем-то воюет. И от этого ей нелегко будет освободиться. Им все время кажется, что ущемляют их права. Чем вы еще недовольны, мадемуазель Эльза?

— У нас очень тесно, дохтор.

Ответы стали короткими и сухими, на скуластом лице появилось выражение замкнутости. Она кивнула назад, через плечо. Вдоль стен слабо освещенной комнаты тесно стояли койки; четыре девицы, сильно намалеванные, в пестрых юбках, выжидательно смотрели на мужчин.

— Это невыносимо! Я молюсь, а они говорят мне всякие пакости. Как я их ненавижу!

— Понятно. Но вы их больше не бьете по физиономиям?

— Ньет, дохтор. От этого мне же и хуже. Ах, нужно быть просто святой, чтобы все стерпеть: эти потаскухи из Доброго пастыря говорят, будто мне невмоготу от моей девственности, вот, мол, я и попала сюда…