Свидания
Шрифт:
Я на секунду замялся, мне самому это было еще не совсем ясно, я только начал открывать для себя ее лицо в фас, и она мешала мне сосредоточиться, потом я ответил, что просто исключил причины, по которым мог бы не прийти. Нельзя ли точнее?
– спросила она.
Нет, ответил я, помешкав. Ну то есть главное, что я был свободен и имел возможность выбирать. А не приходить - это не выбор. Это ничто, даже не отказ. Хотя нет, поправился я, то-то и оно, что всего-навсего отказ, эдакий скучный никчемный отказик. Не уверен даже, что в нем был бы хоть какой-то смысл. Из него каши не сваришь.
Значит, ничего особенного ты ко мне не испытываешь, сказала она.
Если честно, ответил я, еще рановато. Нет, я не говорю, что ты мне не нравишься, вовсе нет. У меня даже складывается впечатление, что ты мне нравишься, да-да, мне кажется, ты мне нравишься, но ты на меня давишь, объяснял я, ты слишком торопишься, я тебя еще толком не увидел, мне нравятся твои глаза, это правда, и рот, да, теперь и рот, и то, что ты меня ждала, не буду скрывать. Я уже начинаю тебя видеть,
В действительности же я пытался успокоиться. Возбуждение мое достигло такого накала, что мне необходимо было немного остыть, чтобы не наделать глупостей.
К несчастью, Одри почему-то как раз в этот момент перестала работать вилкой. Отложила ее совсем. Наверное, я отбил ей аппетит. Сам же я деловито продолжал вилкой орудовать, цепляя салат и отдельные его ингредиенты, чтобы снять напряжение, которое, если по правде, только нарастало во мне. Я просто хотел утолить голод, дабы хоть чуть-чуть успокоиться.
Каким же я все-таки бываю лжецом, сказал я себе. Потому что на самом деле я теперь сознательно тянул время, чтобы все как следует созрело. Одри между тем поднялась, обогнула стол, встала позади меня и положила руку мне на плечо.
Доедай, не спеши, сказала она, торопиться нам некуда.
Одной рукой я продолжал есть, другой поглаживал ее руку, и ясно было, что остается только соскользнуть вместе с ней в сторону желания, уложить ее куда-нибудь, что ж, говорил я себе, нет проблем, это превосходит все мои ожидания, она меня возбуждает, мне нравится, когда она до меня дотрагивается, бог с ней, с любовью, после разберемся, в конце концов, я не каждый день забываюсь, забываю Клеманс и, кстати, уже забыл ее, словом, я выпил еще стакан вина, чтобы запить последний кусок, и уже собрался встать, но нет. Одри просунула мне руку за ворот рубашки.
Теперь ей было наплевать, что мой воротник в беспорядке. А вот мне следовало догадаться еще вчера, когда она мне его поправила, что кончится это плохо, женщины делают вид, будто вас одевают, а на самом деле вот вам результат, ее рука уже пробирается к моему торсу, хорошо ли это, сказал я себе, но, с другой стороны, не буду же я себя всего лишать, если она мне нравится, я же не специально так делаю, чтобы она мне нравилась, а теперь она уже расстегивает мне рубашку, даже перестала меня гладить из-за этого, расстегивает пуговицы обеими руками, а я ничего не делаю, я жду, пусть погладит меня еще, пусть разденет, я, пожалуй, предоставлю всю инициативу ей, такая, похоже, сейчас фаза, даже раздевать ее не буду, сейчас, по крайней мере, - судя по началу, она сама это сделает, все сделает сама, коли на то пошло, мне кажется, ей не нужно, чтобы я шевелился, она предпочитает, чтобы я оставался за столом и она сама мной распоряжалась, что ж, пусть так, сказал я себе, я согласен, нет проблем, подойди теперь с другой стороны, стань на колени, прижмись головой к моему животу, да, я не против, и как только я это подумал, в ту же самую секунду, она именно так и поступила, прижалась головой к моему животу, губами, стало быть, тепло ее губ, моя расслабленность, ее решительность, и сразу пальцы тянут за ремень, возятся с пряжкой, теперь опять расстегивают, сжимают, снова губы, голова не наклонена, просто на одном уровне, жар ее рта, языка, пальцев, и я весь там, где она так старательно трудится, весь на краю себя, напряженный, ожидающий, полный желания, я даже вмешиваюсь, помогаю ей, использую ее, не заботясь ни о чем, ни о ком, лишь бы кончить, выплеснуться, и вот кончаю, отдавая ей все, что имею, не очень много в сравнении с тем, сколько можно накопить любви за целую жизнь, но все-таки, извержение, радость, успокоение, неподвижность, ее сомкнутые губы, еще немного содроганий, а потом только нежность и тепло, мне хорошо, проговорил я, положив руку ей на голову, хорошо, слышишь? М-м, промычала она. Нет, погоди, сказал я, мне кажется, сюда кто-то идет. Ага, сказала она. Пошли.
И потащила меня по коридору, толкнула какую-то дверь, там оказалась спальня, кровать, ложись, сказала она. По-прежнему слышались шаги, кто-то прошел через гостиную, крикнул: ты здесь? Да, ответила Одри через закрытую дверь, она пока еще стояла, я же укладывался, ничего другого мне не хотелось, хотя, конечно, кофе, думал я, чашечку кофе, пусть даже и с этим типом, впрочем, нет, лежи, она сейчас придет к тебе, вернется, а тот, хозяин, обойдется. Я здесь, продолжала Одри, но не одна, увидимся позже. Конечно, конечно, не беспокойся, отвечал голос, я, может, пока отключусь, вы не против?
Что он говорит?
– не понял я.
Он отключится, объяснила Одри, тросы там всякие, провода, водопровод, телефон, электричество, думаю, он собирается отплыть, это в честь твоего прихода, видишь, он оставляет нас наедине, но будет сопровождать, я ему про нас рассказала. Про нас?
– спросил я. Ну, про себя, поправилась Одри, и про тебя, про ожидание. Он знал, что ты придешь, понимаешь? Нет, ответил я не слишком решительно, он это с какого времени знал? С тех пор как ты сказал, что придешь, проговорила Одри, присаживаясь на край постели. С тех пор как мы назначили свидание. Ну конечно, как это я сразу
– спросил я. Он нас увозит? Кормчий любви?
Не ерничай, ответила Одри, лежи спокойно, поспи, если хочешь, не обязательно тебе о нем думать, он решил отшвартоваться, чтобы нам не мешать, вроде как оказать гостеприимство, но ненавязчиво, ты увидишь, он симпатичный парень и к тебе хорошо относится, не забивай себе голову, забудь о нем, он у штурвала и на самом деле просто обожает плавать по реке.
Хорошо, сказал я и добавил: знаешь, я не ерничаю, я удивляюсь, я никогда прежде не бывал на барже, просто на барже, стоящей на приколе, а тут она вдобавок еще и отчаливает, это слишком, понимаешь, берет и отчаливает, я даже не знал, что такое возможно, без гальки, без песка, без предупреждения, и ты, и я в твоих руках, а я тебя даже не поцеловал, сейчас мне хочется тебя поцеловать, мне нравится еще и твоя способность все устроить, твоя деловитость и расторопность, видишь ли, ты спешишь, но это меня возбуждает, да, мне это безумно нравится, не говоря уже о твоих глазах, заключил я. И губах.
И об остальном. Что я увидел. Она разделась с моей помощью, в общем-то, она довольна была, что я ей помог, я как бы тоже положил свой камень в фундамент, который она закладывала, одновременно разбрасывая одежду там-сям по комнате, баржу слегка покачивало, но не сильно, единственное, о чем я жалел, хотя, конечно же, и не жалел вовсе, так это что не остался на берегу и не видел, как баржа выплывает на середину реки, не видел ее зеленую с желтым палубу и бамбук, потому что находился внутри, а объять необъятное нельзя, и нельзя видеть все одновременно, говорил я себе, так же и в любви, я имею в виду физической, нельзя находиться внутри и видеть снаружи, где ты находишься, всякий раз приходится выбирать, выбор не трагический, но все-таки выбор. Я вошел в нее спереди, потому что хотел видеть ее лицо. Меня даже тянуло ее поцеловать, но только немножко. Потому что мне особенно хотелось видеть рот и говорить себе, что сейчас коснусь губами ее губ, хорошо, думал я, что у нас есть пальцы и две руки, по крайней мере у тех, кому повезло, ведь существуют еще и однорукие, однорукие поневоле экономнее в движениях, итак, пальцами я коснулся ее губ, разжал их, в то время как другая рука пребывала в основании ее ягодиц, наши тела составляли острый угол, мы лежали на боку, новым искушением оказались раскоординированные таким положением груди, одна округлилась, другая вытянулась в неудачной попытке соединиться с первой. Ты мне нравишься, сказал я, ты мне действительно нравишься, ты так хороша, красива, так меня возбуждаешь, что я даже не знаю, с чего начать, но ты уже начал, отвечала она с улыбкой, напоминаю тебе, ты уже там, я тебя чувствую, любовь моя, а ты - нет? Я тоже, сказал я, подавив улыбку, если честно, безо всякого труда, поскольку никогда не поддаюсь пагубному соблазну острить в подобной позиции, секс, на мой взгляд, находит пищу лишь в богатом субстрате серьезного или даже торжественного, конечно же, я тебя чувствую, продолжил я и взглянул на ее грудь, оторвавшись от глаз, посмотрел на грудь и собрал ее в ладонь, не сжимая, но лишь поддерживая большим пальцем, ощутил ее вес, отложив прикосновение губами на потом, погрузив свою партнершу целиком в забвение любви, любви нарождающейся, которой я хотел дать созреть в процессе наслаждения, я наслаждался, не заботясь ни о ней, ни о своих ощущениях, и чувствовал, как от пульсации желания набухает мое сердце, как занимается мысль, чувствовал, что эта женщина будет мне нужна теперь, да, теперь, отныне, что я не просто вошел в нее, но и готов идти с ней дальше. На какое-то время я замер, и мы лежали обнявшись, соединившись, я что-то произнес, но слова растаяли в ее коже, она уловила лишь дыхание, переспросила, нет, ничего, ответил я, а на окно тем временем опустилась тень моста, под которым мы проплывали, теплая дневная тень, хранящая воспоминание о свете.
И я понял, что уже борюсь, впрочем безнадежно, с желанием любить ее, и борюсь не из осторожности, наплевать мне на осторожность, а потому, что желаю любить ее сильно, так сильно, как только могу, и я уже близок к этому или хочу приблизиться, меня сдерживали не сомнения, а уверенность, я знал, что мы снова и снова будем заниматься любовью, потому что нам этого захочется, потому что нас нечто связывает, начинает связывать, а потом снова будет приходить нежность и спокойное ожидание, неостывающий жар от соприкосновения тел - как след, оставленный, чтобы не потерять друг друга. Так и случилось. Усталые, мы лежали друг на друге, «на» лежал я, придавив ее животом и всем телом, опустив голову ей в волосы, уткнувшись губами во впадинку под плечом, упираясь подбородком в ключицу, моя рука, так и оставшаяся у нее под попой, ощущала не только ее вес, но и мой, два наших веса вместе, два наших тела как один груз, продавливающий матрас под моей рукой, поддерживающей нас обоих, словно бы мы летели вниз, падали мягко, удобно, устремившись к покою, но не к вечному, а к такому, где мы ощущали падение и радость от сознания, что падаем вместе. Так, проговорил я, не отрываясь от нее, только чуть отклонив голову, чтобы воздух поступал в рот, ты представляешь себе, где мы находимся? В каком месте Сены, уточнил я.