Свидетель

Скобелев Эдуард Мартинович

— Чего же мы достигнем? — потрясённо вскричал я.

— Власти над всем миром, — твёрдо отвечал господин Хольберг. — Все станут свободны от самих себя, сделавшись нашими рабами. Это будет их счастием.

— Но мы станем рабами рабского сего устройства среди гнусных людей! — вскричал я. — Как же проповедь братства?

Господин Хольберг зловеще рассмеялся.

— Братство мы добровольно отдаём Ордену, сами же навсегда остаёмся его почётными слугами, солдатами, полицейскими, проповедниками, палачами. Такова наша роль!

— Не страшно ли?

— Страшно тем, у кого

есть выбор. У нас с вами его более нет. И мы должны смириться и принять как истину, что у нас нет уже ни прежней свободы, ни прежней совести, ни прежней чести, ни прежней чистоты, ни прежней любви. Всё сие устарелые выдумки праздных мечтателей. Новая свобода и новая совесть — повиновение. Но на пути к новому мы без содрогания совершим многие пытки и казни, научив всех следить друг за другом, и уставим надзирателей, которые будут следить ещё и за надзирателями.

— Что ж выйдет, коли не острог?

— Свобода одних предполагает несвободу других. Мир создаётся равновесием.

— Таковой мир непременно рухнет!

— Притяжение насилия удержит всё от развала, а также подарки, которыми мы будем отличать наиболее ретивых. Приидет час, и мы станем раздавать не только землю, но и дни жизни, не только хлебы, но и воду, и воздух, и тишину, и радость, и зрение, и даже саму возможность страдать и думать!

— Но будет ли то правдою? — Я уже едва владел собою.

— Правдою? Разве правдою озабочены люди, а не собственной шкурою? Разве не всё то зовут они правдой, что защищает их интересы? И разве не причисляют ко лжи всё то, что уличает их в несовершенствах и мерзостях? Общей правды нет, но суждения о ней приятны для себялюбцев. Сие тончайший порок извращённого сознания, сравнимый разве что со сладострастием, — прилюдно глаголить о гармонии… Вера в традиционного Бога более всего питаема сим гнусным пороком… Вообрази, однако, что Христос вновь опустился на грешную землю… Разве его не пригвоздили бы к кресту вновь за то лишь, что он обнажил бы он своим примером общую низость и суеверие? Говорить о правде и о Боге — порок, но жить правдою и Богом значит поступать, как велит Зиждитель Вселенной!

— Вот досадный пробел в моём просвещении, — тотчас подхватил я, — мы ни разу не говорили о Зиждителе Вселенной!

— Сие преждевременно, — усмехнулся господин Хольберг. — Зови его пока условным именем — Бафомет. Вдохновляя Единение, он требует от всех зубчатых колёс мирового механизма не создавать излишнего трения. Когда же будут созданы Соединённые Штаты Культурных Народов, Бафомет осчастливит нас нормами и законами экономической деятельности. Властелин Земной Кармы, он подарит Ордену свои откровения — они уловлены мудрейшими помощию астральной эссенции. Тайну абсолютного господства возможно постичь лишь на высших ступенях совершенства. Для неискушённого тайна покажется абстрактной. Владение тайной, однако, — страшное оружие, и его нельзя вкладывать в ненадёжные руки. Совершенный масон — сфинкс, у которого голова человека, крылья орла, лапы льва и тело быка. Даже я лишь приближаюсь к стадии герметического равновесия. Гносис, метафизические импульсы, эффекты всевозможных операций — я ещё слаб, чтобы претендовать на большее.

Лучше слепое повиновение, когда не понимаешь, нежели без понимания предлагать свой выход и свои средства!

Камергер неплохо проницал моё внутреннее состояние! Он словно чувствовал мой протест и моё сомнение, но тем решительнее пытался устранить их.

— Думаешь я не подвергаюсь более испытаниям, хотя мне многое доверено? О нет, и меня искушают, требуя всё более отрекаться от самого себя. С ворами я вор, с убийцами — убийца, с философами — философ, и лишь с самим собою мне дозволено быть самим собою. Но кто я уже? Что осталось во мне от меня самого?

— Таковая жизнь тяжела, — сказал я, удерживая в себе свои чувства и радуясь тому, что властвую над собою.

— Тяжела, — согласился господин Хольберг. — Но кого заботит твой долг, твоя жертва на незримый алтарь? И в то же время мы обязаны постоянно внушать друг другу, что жизнь прекрасна во всякий час. Даже перед казнью. Что свобода существует всегда — свобода мысли, свобода фантазии.

«Ещё одна ложь — из бесчисленных. Человек не может вполне наслаждаться красотою мира, доколе над ним тяготеет насилие хотя бы единственного заговорщика!..»

— Не все масоны, видимо, знают так много, как вы, учитель!

— Не все имели столько терпения, — усмехнулся камергер, взглядывая на часы. — Ответствуй не уклоняясь, готов ли ты умереть ради пользы Ордена?

— Велите, и исполню!

Он посмотрел на меня рассеянно.

— В главной тайне Ордена не только наша сила, но и слабость, — вдруг сказал камергер. — Не все так ослеплены светом, чтобы не копать вовсе во мраке… В желании сохранить тайну наши князья порою лавируют между масонскими домами, снедаемыми обычными страстями…

Я не пугался испытания, каково бы оно ни было, всецело положившись на всевышнюю волю. Однако, когда мы сели в карету и господин Хольберг опустил на окнах шторы, во мне до боли напряглись мускулы.

Приехав на место, мы надели маски.

— В сердце человека не исчезает тоска об утраченном рае, — промолвил камергер, показывая мне путь. — Сожалею, сегодня нам не доведётся вести новую беседу, сообщая друг другу то немногое, что мы знаем, и многое из того, чего не знаем, как справедливо заметил однажды господин Вольтер… Итак, тебе предстоит увидеть знаменитого мага. А затем развлекайся, как сумеешь!

Мы миновали привратника, особным знаком удостоверив его, кто мы такие, и взошли в трёхъярусный дом, внешне ничем не примечательный. Камергер тотчас покинул меня, не назначив даже место встречи перед отъездом, и в этом было нечто зловещее.

Стоять без дела, привлекая к себе внимание, показалось мне опасным. Приметив грузного масона из новоприбывших, я последовал за ним на некотором расстоянии. И вот открылась мне громадная зала, вся завешенная лазоревыми тканями. На устилавшем пол ковре были вытканы серебряные слёзы. По углам ковра стояли стражи в плащах и с мечами, а проходившие масоны становились по обе стороны от ковра. Видимо, затевался обряд посвящения — в глубине залы приметил я престол с семисвечником и массивный жертвенник, а за ним кресло управляющего мастера.