Свидетель
Шрифт:
Я отвесил глубокий поклон и поцеловал протянутую мне руку.
— Служа государю, мы служим прежде всего отечеству!
— Каков молодец! — воскликнул камергер. — Сей не покривит душою, не покривит!
— А ты помолчи, пудреный парик, посконная холстина! — довольно резко оборвала камергера княгиня Трубецкая. — Так привыкли здесь к лести, что теперь кто не польстит, почти уж непременно дерзкий человек.
Я не ожидал таковых слов от Трубецкой.
— Прекрасно сказано, — похвалила графиня Воронцова. — Вот уж поистине никогда не знаешь, кто тебе лжёт,
Камергер будто сник, поклонился, угодливо смеясь, и, отступив назад, затерялся среди гостей.
«А не играет ли свою роль и сия статс-дама?» — подумал я, оставшись наедине с графинею.
— Ничего не принимайте близко к сердцу, — сказала Воронцова, опахиваясь шёлковым веером. — Похвальнее снисходительствовать порокам, нежели тщиться исправлять нравы.
Мнение было весьма спорным. Я знал, что графиня восхищает государя более всего своею невозмутимостью, покладистостью и материнскою о нём заботою, но подлинно не ведал, что мне ответить. Тут подошёл к нам французский офицер, имени которого я не запомнил, обратив внимание лишь на то, что он приходился родственником послу де Брешелю.
— Довольно и недели, чтобы наскучила Россия, — сказал он. — Я с радостью покидаю ваш край! Я не влюбился в него, нет, не влюбился, хотя женщины здесь гораздо интереснее, нежели мужчины. Здесь нет истинных поэтов и проповедников, зато полно лжецов и притворщиков!
— Помилосердствуйте, сударь, — возразила графиня, — во всякой столице полно лжецов и притворщиков.
— Петербург развращён ловцами удачи, — настаивал офицер. Он был пиан или искусно притворялся. — Да, конечно, их немало среди иноземцев. Но русские сделались гораздо хуже них, потому что низкопоклонствуют!
— Вы говорите сущий вздор, — остановил я офицера.
Он тотчас взбеленился.
— Люди любят слушать о пороках и порочных! Но едва приметят, что им точно так же адресуются рассказы, они восстают с ненавистью!
— И мне так кажется, — весело кивнула графиня и попыталась перевести разговор в инакое русло. — Скажите, долго ли продлится бал?
— Во французском доме и обычаи имеют французские, а не прусские, — дерзко отвечал офицер. — Если начинаем в одиннадцать вечера, завершаем не прежде шести утра.
Музыканты заиграли вступление к контрдансу. При первых тактах офицер покачнулся и сказал:
— Позвольте протанцевать с последней из русских женщин, в коей неоспорим подлинный шарм!
Он протянул руки, но я решительно отстранил их:
— Вы пианы, сударь, и не вполне владеете собой! Я не могу позволить вам компрометировать её сиятельство!
— Да кто вы таков, чёрт возьми?! — вскричал офицер, привлекая к нам внимание.
Я схватил наглеца за плечо и сжал с такою силой, что лицо его исказила болезненная гримаса.
— Немедленно уходите, не то я лишу вас приятной возможности ускользнуть в более тёплые страны!
Пробормотав ругательство, он пошёл прочь, задевая танцующих.
— Благодарю вас, мои друг, — промолвила графиня Воронцова. — Едва не получился скандал, который был бы мне крайне неприятен.
Я низко поклонился
— Ах, ваше сиятельство, Елисавета Романовна, — свойски воскликнул он. — А я с ног сбился, разыскивая вас! Знаете ли вы, что в понедельник десятого дня в Аукционной камере выставят для распродажи алмазные и галантерейные вещи бывшего канцлера Бестужева-Рюмина? Господин Штрикер, аукционист, рекомендовал мне за невеликую цену кое-какие забавности, и я, очарованный, велел отослать их вам для просмотра!..
Я был уже излишним и поскорее ретировался.
Назавтра до четырёх часов пополудни я оставался при Государе — то галанил перед залой, где он принимал вельмож, то стоял позади кресла его. Государь, как обычно, много курил, много говорил, много пил англицкого пива, и кто-то из окружения изволил в шутку заметить, что Россию не поссорят с Англией никакие распри, потому что иначе где же брать пиво?
— Ай же ай! вскричал государь, — а ведь верно сказано! Как тут заспоришь с англичанами?
— Ваше величество, — вмешался присутствовавший при сём князь Матвеев, — давайте у себя в Петербурге варить пиво по англицким рецептам. Ей-богу, встанет гораздо дешевле, и уже твёрже будет наше мнение в спорах с Англией.
— Пустое! — пренебрежительно махнул рукою Гудович, адъютант царя и новоиспечённый тайный советник. — В России не привыкли к произведению вещей деликатных и тонких, а пиво — верх искусства. У нас, если станут варить кашу, из котла вытащат непременно дёготь… На днях, ваше величество, велел я своему новому повару Петрушке подать чаю с лимоном. Насыпал он в самовар чаю и туда же дюжину лимонов. Варил-варил, а потом докладывает: «Не попробуете ли, ваше превосходительство? Чай вроде готов, а вот лимоны готовы ли, по вкусу не пойму!»
Государь хохотал, дрыгая ногами, — умел смешить Гудович, ловкий прохвост то ли из немцев, то ли из венгров, то ли из поляков, неведомо как прилепившийся к государю. Путались люди, о том дознаваясь, даже подлинное имя его по-разному называли: то Альбрехт Вильгельм, то Абрахам Вильям; тогда как известен он был повсюду за Андрея Васильевича.
Гудович был, несомненно, крупным масонским князем. Недаром государь посылал его курьером к королю Фридриху с известием о своём вступлении на престол и о желании вечного с Пруссией мира. Рассказывали, что принимаем был Гудович великим мастером Ордена власно как высочайший государственный муж…
Вечером следующего дня, едва явился сменный офицер, генерал Гудович подозвал меня к себе.
— Просили похлопотать о вашей встрече с арестантом капитаном Изотовым. Вот пропуск. Сопроводит вас в камеру полицейский офицер, а других провожатых не нужно. Спрашивать дозволено всё что вздумается. И более о том молчок!
Взяв пропуск, я отправился в Петропавловскую крепость. Мрачные её и неприступные стены навевали на меня тоскливое волнение. «Не так ли и мы живём, обнесённые со всех сторон неприступной стеною своей слабости и беззащитности перед злодеями в мире сём?» — подумалось мне.