Свидетельница
Шрифт:
Вот так мы с ним поговорили. Главное, я понимала, что Скворцов прав и что заставить его я не могу. Чувство собственной беспомощности просто убивало меня!
И потому сейчас, сидя в коридоре родительского дома, я поручала Скворцова Богу, поскольку больше нам надеяться было не на кого.
Кира закончила свою длинную молитву о живых и приступила к молитве об усопших.
Я тихонько спустилась на кухню.
Мирно и негромко шумел холодильник, шуршали ходики, из крана капала
Эти родные звуки всегда умели вернуть меня мне самой. Только здесь, в этом старом доме, я ощущала себя по-настоящему защищенной.
Включила самовар и достала из буфета мед и печенье.
В кармане молчал мобильник. Теперь я всюду таскала его с собой, боялась пропустить звонок Игоря. Я чувствовала, что он позвонит. А может быть, просто хотела этого?
Самовар забулькал, и одновременно с этим заскрипела лестница – Кира спускалась на кухню, чтобы положить на ночь в чашку свои зубные протезы.
– Бабуль, давай чайку?
Я была готова услышать что-то привычное вроде «вредно на ночь пить много жидкости».
Но она согласилась. Последнее время Кира только и делала, что удивляла меня.
Я налила нам чаю и уселась напротив бабушки, опустила к столу абажур, чтобы он захватывал в свой круг только стол с самоваром и нас двоих.
– Рада отпуску? – спросила она.
Я кивнула. Подбросила встречный вопрос:
– А тебя опять включили в комиссию по госэкзаменам?
Кира тоже кивнула. А затем несколько лукаво взглянула на меня:
– После летней сессии я увольняюсь.
– Как? – опешила я. – Совсем?
– Совсем.
– Не верю! Ты разыгрываешь меня, бабуля! Ты без своего универа себя не представляешь. Всю жизнь только что не ночевала там. Ты не сможешь дома сидеть!
– Смогу, – хладнокровно повторила Кира, поглядывая на меня с непонятным выражением.
– Плохо себя чувствуешь? – испугалась я.
– Чувствую себя не хуже и не лучше, чем любая бабка в мои годы.
– Кира! – Я покачала головой. – Чем же ты собираешься заниматься?
От неожиданности я забыла про чай. Кира, напротив, зачерпнула ложечку меда и теперь тщательно ее размешивала, наблюдая, как он там растворяется.
– Буду сидеть с твоей дочерью.
– Кира…
– Научишь меня всем вашим играм. Дашь пособия. Неужели я не справлюсь?
– Кира! Как же я тебя люблю…
Я обняла свою бабушку и почувствовала, какая она хрупкая и… другая.
Другая, чем та, которую я обнимала в детстве. Кира стареет! До сих пор это не приходило в голову.
– Не подлизывайся, – со смехом отмахнулась она. – Пей чай, а то остынет.
Я послушно вернулась на место.
– Как же твоя кафедра тебя отпустит? – не отставала я. – Кто теперь будет читать такие захватывающие лекции по истории?
– Перестань. Найдутся. Да и не могу я теперь читать историю, как прежде. Смотреть стала на нее по-другому. –
– Ну вот… – огорчилась я.
– Зло лежит в нас самих. В сердцах наших.
– Как же быть?
– Для начала я намерена заняться собой. Своей собственной душой. Вычистить ее хорошенько, выкинуть весь хлам. А то получается – всю жизнь учила других, а сама оставалась невеждой.
– Какая же ты невежда, Кирочка? Ты профессор!
– У меня нет элементарного духовного образования, Светочка, хотя бы в объеме воскресной школы! Человек без этих знаний слеп. Вот я прожила шестьдесят пять лет и не замечала, что во всем, абсолютно во всем, присутствует премудрая рука Творца. Как в жизни мира, так и в судьбе отдельного человека.
– А я замечала, – призналась я. – Я называю это присутствие «Великий Режиссер».
– Как ни назови, суть одна. Ты молода, Светочка, и у тебя имеются все шансы строить жизнь с учетом Его сценария. А я теперь вот снова ученица-первоклассница.
– Ты самая способная и прилежная ученица, бабуля!
– Дорогу осилит идущий, – загадочно улыбнулась Кира.
И вот мы с Иришкой – путешественники. Мы едем в купе в компании двух мужчин. Один – круглолицый и веселый – оказался моряком. Другой был немного похож на артиста Пуговкина из старых советских фильмов. Но только грустного. По крайней мере мне показалось, что он напряжен или чем-то озабочен. На вид им обоим было немного за сорок. Я их сразу окрестила про себя оптимистом и пессимистом.
Моряк представился Сергеем, а «Пуговкин» – Максимом Петровичем. Мы познакомились, и через полчаса моя дочь уже вовсю общалась с попутчиками на своем языке, интуитивно больше тяготея к оптимисту, чем к пессимисту.
Иришка достала свой рюкзак с развивающими играми и стала хвастаться его содержимым.
Моряк на удивление быстро разобрался с нашими мозаиками, пазлами и кубиками, будто всю жизнь только этим и занимался.
Когда я обмолвилась о своем наблюдении, его ответ ошеломил меня:
– А я и занимался. Мой сын тоже не говорил почти до школы. У нас дома было полно подобных игрушек.
– Неужели? – изумилась я. – А теперь? Он разговаривает?
– Еще как! Такой стал болтун, не остановишь. – Он улыбнулся, вспомнив о сыне. – Я ведь по четыре месяца дома не бываю, все в плаваниях. А приезжаю, мы с ним наговориться не можем. Бывает, вечером загляну к нему в комнату, а он позовет: «Пап, давай поболтаем!» И мы лежим с ним на койке, болтаем. На любые темы. Иногда можем полночи так проговорить.