Свидетельница
Шрифт:
– Не бросайте нас! Мы будем слушаться! – вопили мои неуемные, невоспитанные дети.
– Ксения! – всполошилась моя мама. – Объясни же им, что ты пошутила.
– А я не шутила, – пожала плечами Ксюха. – Если она останется, они выпьют из нее последнюю кровь. Разве вы не видите?
– Тихо! – собравшись с духом, крикнула я.
Дети замолчали, но продолжали потихоньку шмыгать носами.
– Разве я сказала, что ухожу?
Головы второклашек одновременно вскинулись. Две дюжины глаз уставились на меня
– Я буду думать, – сурово пообещала я. – А сейчас покажите мне, как вы умеете беречь природу.
Когда дети потянулись собирать мусор на поляне, я послала своей подруге самый испепеляющий взгляд, на который была способна. В ответ она показала мне язык.
Подруга испортила нам поход, но не испытывала по этому поводу ни малейшего неудобства!
На следующий день мы с Ширяевым и Шадтом отправились на похороны дедушки Скворцова.
У двора знакомой покосившейся избушки толпился народ. Наверное, это громко сказано – толпился. Здесь была кучка соседок, да в сторонке курили три мужика.
Гроб стоял на табуретках во дворе. Возле покойника в головах сидел Паша Скворцов – сосредоточенный и бледный. Хозяйка с большим выпирающим животом сидела на крыльце, широко расставив ноги. Она пьяно мотала головой и что-то беспрерывно бормотала.
Я подошла к Скворцову, погладила его по голове.
Он удивленно взглянул на меня.
– Мы с ребятами пришли… проводить твоего дедушку.
Заметив своих друзей, Скворцов кивнул им и снова опустил голову. Я догадалась – ему стыдно за мать, за то, что вся правда о ней обнажилась так откровенно. Он совсем не рад, что мы пришли.
Я огляделась. Женщина в темной косынке – не то родственница, не то активная соседка – раздавала всем носовые платки. Я подошла.
– Может быть, надо помочь чем-то? Я – Пашина учительница.
– Очень хорошо. Венок понесете. А мальчики пускай возьмут вон те цветы, в ведре. Вставайте вон к женщинам. Сейчас машины подойдут.
И в самом деле, из переулка, поднимая пыль, показался грузовик, за ним – небольшой, видавший виды автобус.
Я подошла к женщинам, взяла венок и невольно стала свидетельницей их разговора.
– Ушел дядя Ваня, царствие ему небесное. Теперь ведь пропадут без него! – сокрушалась одна.
– На его пенсию, почитай, и жили. А теперь что? На детские пособия? Пропадут…
– Дров она не запасет на зиму – не на что. А дальше – понятно что.
– И куда рожают? – привычно вздохнула одна из женщин. – Нищету плодят…
– Нормальные бабы лечатся, родить не могут. А эти как кошки…
Подошла активистка, та, что раздавала платки.
– Перестаньте, женщины, – оборвала она. – Не время сейчас и не место. Есть специальные организации. Пусть они этой семьей и занимаются. А наше дело – человека в последний путь проводить.
– Организации, –
– Ну, тогда вы помогите, – усмехнулась активистка. – Все мы хороши языками-то молоть. А как до дела доходит, и нет нас.
– Какое дело-то? – не сдавалась соседка. – Немощным помочь – это дело. А таким, как эта Анька? Да она здоровее здорового! На ней пахать можно, а она пьет да гуляет!
– Деток жалко, – вздохнула пенсионерка.
В это время гроб установили в кузове грузовика. Туда же забрались мужчины.
Скворцов подошел к матери.
– Иди в дом, – попросил он. – Тебе не надо ехать. Иди…
Женщина мотала головой и кому-то грозила кулаком.
Скворцов забрался в машину, кузов закрыли. Тогда мать Скворцова поднялась, оглядела двор, будто пытаясь получше вникнуть в происходящее, и наткнулась взглядом на осуждающие лица соседок.
– Чё уставились? – заорала она. – У меня горе! А они уставились!
Женщины молча потянулись к автобусу. Тогда мать Скворцова плюнула им вслед, грязно выругалась и ушла в дом.
После похорон я вернулась в школу и прямиком направилась к завучу Кондратьевой. Увидев меня, та раскрыла объятия, будто мы не виделись сто лет и она ужасно соскучилась. Это было очень странно. Я смешалась.
– Светлана Николаевна, миленькая, как хорошо, что вы догадались зайти ко мне. А я вас искала.
– Мы с ребятами были на похоронах.
– Да, да, я слышала. Очень печально. Но что поделаешь, это жизнь – одни рождаются, другие умирают.
– Я как раз хотела поговорить с вами насчет Паши Скворцова, – сказала я. – Мальчик теперь в непростой ситуации. Нельзя ли его как-нибудь устроить на лето?
– Конечно, устроим. Сейчас пригласим нашего профорга и прозондируем почву.
Я не переставала удивляться. Честно говоря, я ожидала отповеди. Например, такой:
– Светлана Николаевна! Да у нас девяносто процентов учащихся в таком положении, как ваш Скворцов! А вы требуете ему привилегий.
Я приготовилась к борьбе и запаслась аргументами, а они не понадобились.
Вошла профорг Наташа.
– Наташенька, внесите в список отдыхающих Скворцова Павла на июль – август.
– Санаторий?
– Нет, лучше оздоровительный лагерь, – вмешалась я.
– Ну вот и решили, – расплылась в улыбке Кондратьева, когда Наташа ушла. – Июнь ваш Скворцов пробудет со всеми в пришкольном, а на остальные месяцы поедет в оздоровительный. Там питание отменное, лес, речка…
Я с возрастающим изумлением прислушивалась к тону голоса своей начальницы. Та просто бисером сыпала. А после ухода профорга так и совсем перешла на вкрадчивый и нежный лепет:
– Светлана Николаевна, я тут краем уха слышала, что вы у нас увольняться собрались?