Свидетельство
Шрифт:
Пока ребята в гостиной продолжали выполнять функции государственных и военных властей — готовить документы, — в передней, а затем и на кухне трудились монтер и его помощник.
— Нужна замена связному, — сказал монтер, — мы о тебе подумали, если ты, конечно, согласишься. Пропуск на вокзал у тебя есть. Ты ведь как будто поставляешь им хлеб?
— Да.
— Мог бы ты иногда передавать сообщения?
— Охотно…
— Я так и знал. В депо есть один слесарь, по фамилии Эстергайош… А если его не будет — подойдешь к машинисту Юхасу, молодому парню.
— Знаю
— Он, — подтвердил монтер. Разобрав выключатель, он с видом человека, ничем, кроме работы, не интересующегося, собирал его теперь при свете карманного фонарика.
— Дай отвертку. Да, эту. Ну, а как у тебя самого? Все в порядке?
Пекарь, на вид лет сорока, плотный, но не тучный, с шеей борца, повел могучими плечами и сказал:
— В порядке, кажется. У меня же военные заказы. Словом, ничего плохого не замечал.
— Боюсь, не бросилось бы кому-нибудь в глаза… Ведь у тебя столько народу скрывается!
— Это верно. — Пекарь недовольно поморщился. — А что мне делать? Не выгонять же их на улицу. В общем-то и работы у меня сейчас много. До сих пор кого я ни просил зарегистрировать — всех утверждали… Да… Я и сам уж думал — как бы не накликать беды. Вчера вот тоже: еще один пришел… Товарищ по ячейке прислал… Я думаю, не стоит его официально регистрировать подручным. И без того много получается…
— Не надо. Будь осторожен: тебе проваливаться никак нельзя!
— А у него — ни солдатской книжки, ни белого билета… Поэтому они все и идут ко мне в пекарню.
— Знаешь, спроси вот у тех ребят, в комнате… Может, они сделают и для него какую-нибудь бумагу?
Ласло крутил радио, а Денеш и Пакаи заканчивали работу. В девятнадцатый раз подписал Пакаи свежеиспеченное свидетельство о демобилизации от имени некоего «витязя Бенкё, прапорщика», когда в комнату, постучав, вошел монтер.
— Ремонт закончен. Прошу проверить.
Ребята улыбнулись.
— А мне наконец удалось нащупать волну, — сообщил Ласло, — на которой московскую станцию не забивают. Может, останетесь послушать?
Помощник вопросительно посмотрел на «мастера».
— Нет, мне пора. Вот только…
— Да, господин доктор! Не могли бы вы раздобыть белый билет или солдатскую книжку для одного человека?
Молодые люди переглянулись. Работа их уже подходила к концу, новых бланков больше не будет. И все же Денеш с готовностью предложил Пакаи:
— Моя еще не заполнена, отдай им.
Пакаи смешался. Он как раз приступил к заполнению последнего бланка и уже поставил на нем печати.
— А ты-то с чем останешься? — спросил он Денеша.
— У меня удостоверение «Вспомогательной службы». Ходил же я с ним до сих пор?
— Но ведь… ты и сам знаешь, теперь эти удостоверения — ничто. Уже и действительные служащие «Вспомогательной» берутся под подозрение! Если они вообще где-либо уцелели.
— Я привык к этому удостоверению. И легенду к нему хорошо выучил. Сойдет. А эту бумагу отдай им.
В радиоприемнике довольно громко зазвучала хорошо знакомая мелодия. Ласло приглушил звук, затем снова прибавил — мелодия,
Монтер, наклонившись к самому уху Ласло, спросил:
— Господин доктор, — даже так, шепотом, он ни за что не назвал бы его сейчас иначе, — вы знаете кого-нибудь из социал-демократов в вашем районе?
— Как же! И довольно многих…
— Пала Хайду знаете?
— Председателя? Конечно.
— А среди печатников, из Общественной типографии?
— Что-то не уверен. У меня плохая память на имена, но в лицо и там кое-кого, вероятно, знаю… А что?
Янош Франк, охваченный волнением новичка, огляделся по сторонам — не следят ли? Затем, успокоившись, пересек Вермезё, про себя повторяя наказ, который должен был передать: «Установить связь с движенцами, грузчиками и работниками складов! Саботировать погрузку! Все, что немцам не удастся вывезти, — наше!» Франк решил: «Хлеб первой утренней выпечки сразу же сам отвезу в депо… Хотя нет, это будет ошибкой… Лучше поеду в девять часов — как обычно…»
Вдруг ему послышались чьи-то шаги за спиной… Но нет, никого. Франк торопливо зашагал дальше по влажному песку дорожки.
В кармане у него лежала спасительная солдатская книжка на имя Лайоша Поллака.
А по радио доносился приятный мужской голос — неторопливый, отчетливый, с едва заметным алфёльдским выговором: «… Теперь, когда русская армия с юга и с востока подошла вплотную к городу, население Будапешта должно подняться на борьбу… Если десятки тысяч вооруженных горожан и военных выйдут на улицы столицы, если разгромленные, павшие духом гитлеровские орды окажутся между двух огней: неудержимой Красной Армией спереди и жаждущим расплаты с фашистами населением Будапешта сзади — тогда, — но только тогда! — оккупантам не удастся осуществить свой варварский план уничтожения города».
Фашистское командование не могло больше скрывать того, о чем говорил уже весь город: что советские войска, форсировав Тису у Дебрецена, в течение нескольких дней освободили Эгер, Дёньдёш, Хатван и стремительно продвигались в направлении Ваца. В своих сводках немцы начали — как бы между прочим — упоминать об «ожесточенных боях за обладание Средне-Венгерской возвышенностью». Зато в полную силу вертелась машина фашистской пропаганды, распространяя сообщения о том, что «танковым силам СС удалось ликвидировать прорыв советских войск на Алфёльде, дошедших до окраины столицы, и даже отобрать у них назад несколько населенных пунктов». На стенах домов запестрели плакаты об ошпаренном кипятком и заживо ободранном часовщике. «Им нужны были мои часы», — гласила надпись на плакате, а под нею изображен был изуродованный до неузнаваемости труп на грязном дворе. Однажды по главным улицам столицы провели человек сорок оборванных, грязных, босых людей — якобы советских пленных. По вечерам радио передавало «интервью» женщин, проходивших лечение в венерических отделениях различных больниц.