Свидетельство
Шрифт:
Голос Шани становился все громче, а лицо все багровее.
— Но позвольте!..
— Откуда же мне было знать, что ты и в церковь-то ходишь только затем, чтобы вымолить у господа бога патент на хорошенький бардачок где-нибудь на небе, только чтоб местечко среди облаков было бойкое…
— Да как вы смеете?
…А до той поры здесь, на земле, стараетесь, чтобы мужички-святые видели там, наверху, какая вы ловкая!
— Грязный святотатец! У меня в квартире! — взывала Качановская.
Но толстая палка грузчика снова угрожающе шевельнулась, и «честной вдовушке» пришлось прикусить язык.
— Думаешь, я не знаю, кто
— Манци, да избавь же ты меня наконец от этого…
— Ну нет! Теперь не то что Манци, а и вся святая троица с мамашей ихней не спасли бы вас… Так разделал бы в полоску, что хоть зеброй в зверинец отдать… Но ничего не поделаешь, сам бараном оказался, сам привел бедняжку к этой прожженной бестии!
— Манци!
Но Манци не вмешивалась в их дискуссию. Словно ничего не слыша, она собрала свои вещи и ловко засунула их в картонный чемоданчик.
— Неужто ты послушаешься его? Поверишь хоть одному его слову? Да неужто ты не понимаешь, куда он тебя ведет? Голодать, лестницы мыть! Грязь возить!
Но Манци сказала только:
— Целую ручку, тетя Лина! — торопливо чмокнула вдовушку в щеку и подхватила под руку вконец рассвирепевшего Месароша, который готов был уже наброситься на вдовушку с кулаками. Однако прикосновение руки Манци в единый миг утихомирило его, и они важно прошествовали к выходу. Чемоданчик он взял у Манци и вскинул себе на плечо.
Да, кто знает принцип работы кассового аппарата, тому все это будет понятно.
Город лежал в руинах — тревожный и обезображенный, но в душе Шани Месароша царило редкостное, доселе неведомое ему спокойствие. Правда, отказ в приеме в партию сильно резанул его по сердцу. В особенности не понравился ему этот желторотый барчук Эндре Капи. И как такие вообще попадают в партийное руководство? В партизанах был? А что про жену его рассказывают! Конечно, никто сам ничего не видел, все только «от других слышали»! Но все же! Впрочем, Капи как раз был за то, чтобы принять Месароша в партию. «Нет», — сказали такие же, как он, Месарош, рабочие.
Такие ли? Никогда даже от господ не выслушивал Шани столь обидных слов, как от этого быстроглазого Сечи, смазливого Хорвата, мудрого Андришко или того садовника из Крепости, которые в один голос твердили, что он, Шани, не «тот» человек, а может, и вообще не «настоящий» человек.
И не в том дело, что Шани имел судимость в прошлом, хотя товарищи долго и подробно расспрашивали его именно об этом. Ну, подрался, осудили. Плохо другое — и он уж и сам это чувствовал, — что голос у него пропитой, руки огрубели, инструмент из рук валится, и не молодой уже он человек, а до сих пор нет постоянного места работы, газет не читает, из книг — только про всякие приключения и что нет у него ни семьи, ни друзей. Вернее, есть один друг, Янчи Киш, совсем неграмотный… так тот и вовсе опустился, запил…
Собственная совесть уже давно подсказывала Месарошу то же, что услышал он от коммунистов: пора тебе, брат, Шани, навести порядок в своей жизни! Нет, они не отослали его, как некоторых других, к соц-демам или к «мелким сельским хозяевам», не посоветовали обратиться в «какую-нибудь демократическую партию». Напротив — приглашали на дни партийной учебы, заверили, что рады будут, если он станет помогать в
Навести порядок в жизни? Что ж, будет порядок, теперь это все подтвердят в его доме, где он, Месарош, стал старшим дворником!
Навести порядок в личной жизни! Будет и это. И вот теперь ведет в дом Манци — не послушался отговоров Янчи. А что? Она такая же заблудшая, бесприютная душа, как он сам. Вернее, каким он был.
С горделивой осанкой нес он Манцин чемодан по улице. А за ними, прямой, будто аршин проглотил, вышагивал Янчи Киш. Мнения своего о Манци он, конечно, не переменил, но другу Шани остался верен. На лацкане парусиновой куртки Янчи красовался целый иконостас: сколько ни попадалось в его руки красных пуговиц, бумажных гвоздик, советских звездочек с солдатских пилоток — все находило себе место на его груди. Манци уже не раз подмывало сказать парню: «Увешался, будто конь на масленицу!» — но она смолчала.
Вдруг Шани замедлил шаги, замер и напряженно впился ухом в тишину, словно почуявшая дичь собака. Что-то серое мелькнуло среди развалин. Нет, это не крыса и даже не собака — крупнее.
— Стой! — закричал Шани.
Ответом было молчание, нарушаемое лишь свистом ветра.
Но вот снова хрустнуло, посыпалось уже подальше, в саду, и стало видно крадущегося, пригнувшегося к земле человека. Он был в меховой шапке, в длинном сером пальто, подпоясанном ремнем, с огромным узлом на спине.
— Стой!
Человек остановился, но только на миг — осмотреться, куда лучше броситься наутек. Шани сунул в руки товарищу чемодан и, крикнув: «Давай за ним!» — одним прыжком перемахнул через проволочную кутерьму, когда-то служившую изгородью.
В конце сада вор зацепился узлом за изгородь. Дернув, высвободил и помчался дальше — уже по соседнему саду.
— Стой, мать твою! — Шани палкой кинул в бегущего, но промахнулся, а пока поднимал палку, беглец уже был далеко: он пересек улицу и скрылся в подъезде полуразрушенной двухэтажной виллы. Шани, ругаясь на чем свет стоит, помчался ему вслед. Оказалось, однако, что беглец просчитался: от соседнего участка виллу отделял высокий, метра в четыре, вал. Правда, вор уже успел перебраться через маленькую железную решетку, проходившую по самому гребню вала, но дальше… дальше бежать было некуда. Беглец хотел было сбросить свой мешок вниз, на землю, но, видно, пожалел. Тем временем Шани уже мчался наперерез через сад. Тогда вор оставил узел с добром на стене, а сам, неуклюже, судорожно цепляясь за основание решетки, повис на руках над соседним двором. Он смешно дрыгал ногами, вертел головой, стараясь разглядеть, далеко ли ему до земли. Впрочем, времени на раздумывание у него не было, и он, разжав пальцы, полетел вниз, обдирая живот о стену. Плюхнулся на землю — тяжело, задом — и несколько мгновений, казалось, даже удивлялся, что остался жив, а затем вскочил на ноги и проворно побежал через двор.
Если выскочит на кольцевой бульвар — не догнать!
Шани без малейшего колебания ловко спрыгнул со стены, едва коснувшись земли, вскочил на ноги и уже в подъезде дома еще раз метнул в ноги бегущему палку, по-пастушьи, набалдашником вперед. Вор был уже под аркой, когда палка угодила ему между ног. Растянувшись на всем бегу, он даже не попытался подняться.
Подоспевший Шани сперва схватил в руку свою палку, затем сгреб за воротник лежавшего на земле вора.
— Не бейте меня! Я предъявлю документы!