Свинцовый монумент
Шрифт:
– А это Зина. Зинаида. На отчестве можно споткнуться - Варфоломеевна.
– Зовите по имени, - попросила Зинаида. - А остальное я когда-нибудь сама расскажу. Биография у меня простая, но и замысловатая. Как и отчество.
Голос Зинаиды был глуховатый, она то и дело отводила рукой локон светлых волос, упрямо падающий на лоб, на глаза, и как-то вся сжималась, точно ее охватывала зябкая дрожь. Неведомо почему у Андрея к ней шелохнулось чувство жалости. Зинаида чем-то напомнила ему Галину в час расставания.
– Андрей Арсентьевич, а я Виктор. Мне отчество свое по годам
Н-да, Ирина прекрасная хороша - подобрала букетик, все до единого цветочка разные. В чем же тут смысл? Она-то ведь отлично знает "законы перспективы". Какой тяжелый предстоит ему вечер!
– Друзья мои, - серьезно сказала Ирина, - Андрей Арсентьевич пришел усталый. Можно понять его: художник всегда работает и не работать не может, его мысль, его душу постоянно и неотступно теснят живые образы. Они неумолимы, от них на время можно отвернуться, отдохнуть, но совсем освободиться от них нельзя. Да и не надо. Тогда не станет художника. Но просто человеческое человеку ведь тоже иногда необходимо, даже художнику. Потому что иначе в художнике не станет человека. Давайте запретим сегодня разговоры о мастерстве Андрея Арсентьевича, о выставке его рисунков и картин. Пусть этот вечер будет отдыхом. Будем петь, читать стихи, танцевать, слушать музыку.
Она говорила, все время поглядывая на Андрея, говорила - он это чувствовал - с искренней заботой о нем. Но ее слова сейчас казались ему продолжением лекции, сухими формулировками, откуда-то заимствованными и обращенными не к отдельным людям, ее хорошим давним друзьям, собравшимся здесь, а к обширной безликой аудитории. Задуманный ради него Ириной спектакль не удавался с самого начала. Потому что без его игры, вернее, без подыгрывания другим ничего не получится.
И честнее всего было бы ему тут же извиниться и уйти. Но как? Ничего не объясняя? И тем самым нанося этим хорошим людям - хорошим же, конечно, очень хорошим! - жестокое оскорбление. А объяснить? Как? Все, начиная "от Адама"? Его даже Ирина и то не поняла, не понял до сих пор по-настоящему и сам Седельников. Разве поймут остальные? И лицо Андрея против воли становилось все более хмурым.
Надо было что-то решать. И немедленно. Потому что слова Ирины, обращенные ко всем, касались только его одного. Надо было... Но Андрей по-прежнему еще не знал, что он сейчас скажет. Непослушен был не только язык, нема, беспомощна была его мысль. Взглядом своим он был готов испепелить Ирину. И долгая пауза - в одну-две секунды - грозила стать взрывом.
Выручил Седельников.
– Ирина, ты всегда права, - сказал он, вступая в круг между Ириной и Андреем. - Но лучше бы без всяких предисловий. Свои же люди. А что касается Андрея, им незнакомого...
– Знакомого! - воскликнула Светлана. - Кто же не знает Андрея Арсентьевича!
– Исправляю. Что касается Светы, Нади и Зины, ему незнакомых, - да, да, еще и Виктора, - знакомство отлично состоялось бы и за столом, без всяких церемоний. Андрей, ты согласен?
Он не смог ответить, что не согласен.
А Светлана
– Брамс. Вариации, - теперь сама объявила она.
Потом были Григ, Шопен и Рахманинов. Потом, аккомпанируя самой себе, она спела жалостно и проникновенно "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат...".
И вечер вступил в назначенное ему Ириной русло.
Стесняясь, с залитыми румянцем щеками, перебирая тонкими пальцами длинную снизку костяных белых бус, Надежда читала стихи. Свои:
Ищу порой я отраженье
Минувших дней, минувших лет,
Ищу в мгновенности движенья
Того, чему названья нет.
Ищу в далеких перевалах,
Которым недоступен свет,
Ищу на обомшелых скалах...
Ответа нет, ответа нет.
Брожу одна вдали от дому...
Не лучше ль жить без дум и бед,
Присущих страннику такому?
И отвечаю трижды: нет!
Пусть нелегки мои дороги,
Пусть скрыта мглой моя звезда.
Не будут судьи очень строги,
Когда скажу: я знаю мало,
Но я найду, что я искала.
Найду, найду. И навсегда!
Читала Тютчева, Баратынского, Фета, Есенина. Она очень красиво читала. С душой, слегка вздрагивающим, нервным голосом. Ей дружно аплодировали.
И каждый раз Надежда умоляла:
– Не надо, перестаньте. Я не артистка. Когда мне аплодируют, мне тяжело читать. С небес тогда я падаю на землю.
И Андрею подумалось: правильно. Но долго ли профессия врача, а затем различные житейские заботы позволят ей витать в небесах? Не слишком ли она отрывает себя от земли? Доверчивые глаза, тонкие пальцы. А жизнь временами сурова. "Брожу одна вдали от дому..." С чего бы такие мотивы? Ей будет нелегко. Она не Ольга.
Седельников между тем выбрал и поставил на диск патефона пластинку с модным "Офицерским вальсом".
– Потанцуем немножко. Не то я что-то грузнеть уже стал.
Тотчас образовались пары. Андрей не успел и слова вымолвить, сказать, что не танцует он, совсем не умеет, как возле него появилась Светлана. Почти силой заставила положить ей руку на талию и закружилась сама, закружила Андрея, ловко успевая убирать носочки лаковых туфель от тяжелой, неуклюжей поступи своего партнера.
– "Ночь коротка, спят облака. И лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука", - подпевала она. И все теснее припадала к Андрею, дыша ему в лицо теплым запахом ландышей.
Ирина танцевала с мужем, а Зинаида с Надеждой. Виктор смирно сидел у стены.
– "...Ах, скажите мне слово, сам не знаю о чем..." - пропела Светлана. И шепотком: - Почему вы все время молчите? Я люблю, когда во время танцев мужчины разговаривают.
И Андрею захотелось ответить ей грубостью. Он, вероятно, это и сделал бы, но танец кончился, рука Светланы неохотно соскользнула с его плеча.