Свинцовый монумент
Шрифт:
Тыловую тяжкую жизнь моей золотой Женечки описывать не стану, а в тылу она осталась потому, что война-то началась при ее беременности. Иначе, ну она бы сразу кинулась тоже на фронт, в самое пекло. А разрешилась, и спустя какое-то время все же в военный госпиталь тыловой поступила. Сердце обязывало. Быть тоже в солдатском строю и делить с солдатами ранеными боль и горе.
Хотел мало, а гляди, расписался. Говорил Женечке: а что, давай все гуртом махнем по адресу, через газету узнаем, к Андрею. Она тебя очень помнит. Понимаешь, это к тебе без подозрения, сознаюсь, я потом по дням все вычислял, но когда ей пришлось сыну - моему сыну -
Твой друг Владимир Дубко".
Всплыло в памяти сразу все. И умелые, ласковые руки Жени, когда она делала ему перевязки, и хвастливые, сальные рассказы Дубко о ней, и слезы Жени, и ее наполненный отчаянием поцелуй, и записная книжка, и, наконец, давнее письмо Владимира Дубко, в котором он нецензурными словами разудало описывал достоинства молодой жены, письмо, которое Андрей тогда отшвырнул от себя с таким же отвращением, как сейчас письмо Макова. Дубко счастлив. И Женя... Тоже счастлива?
У нее два сына: Андрей и Владимир. И жизнь продолжается. Но ведь любви-то никакой не было и нет. И тот поцелуй не был любовью. Или был? Почему же тогда она так поспешно вышла замуж за Дубко?
А сердце щемило, щемило. Пуля давит? Или наследственность сказывается? Андрей растер грудь ладонью. Стало немного полегче. Хорошо бы, пожалуй, и полежать. Не надо думать сейчас ни о чем, кроме работы. Приляжет на минутку и сядет вновь за свои рисунки. Вот только следует ли ответить Юрию Алексеевичу? Дубко? Макову?
В конечном счете Маков - деловой, одержимый, с государственным мышлением ученый. Нанесенное им оскорбление можно простить. Оно неумышленно. И вежливость обязывает поблагодарить.
В выдвижном ящике стола Андрей отыскал маленькую книжечку, инкрустированную серебром. Он в ней делал только самые важные и дорогие для себя записи. А свободные листочки убывали и убывали, "шагреневая кожа" неумолимо сжималась. Оставалось всего два чистых листка. На одном из них Андрей написал крупно: "Женя - очень хороший человек", а последний листок вырвал. Рука потянулась к коробке спичек, сжечь его, подтвердить самому себе, что теперь "шагреневая кожа" полностью исчезла. Но в последнее мгновение Андрей передумал.
"Ирина, - написал он на этом листочке, - по неожиданно возникшему для меня обстоятельству я сегодня уезжаю в Москву. Когда вернусь, и вернусь ли, не знаю. Рассказать подробно, посоветоваться с тобой нет ни минуты времени. Извини. Передай мой сердечный привет Алексею".
Поставил в конце одну букву А. Но помедлил и твердо добавил: "Путинцев".
15
Юрий Алексеевич с Янишем поздравляли Андрея с принятым решением. А он сидел, угрюмо сдвинув брови, медленно помешивая в стакане чай хорошей, крепкой заварки, поставленный перед ним Полиной Игнатьевной.
– Все же что-то тебя, Андрей, беспокоит. Вот как мне эта штука режет под мышками, - сказал Яниш, снимая с себя генеральский мундир и вешая его на спинку стула. - Через что-то перешагнул ты сейчас с очень большим усилием. Мог бы ты нам это объяснить? По-дружески, откровенно. Хотя мы с Юрием Алексеевичем все равно обратного ходу тебе не
– Позвольте лучше мне, - вмешался Юрий Алексеевич, - на полной откровенности ответить за нашего молодого друга. Ибо к его настроению косвенно, а пожалуй, и очень прямо причастен именно я. Альфред Кристапович, все дело в том, что Андрею Арсентьевичу попросту непереносимо тяжело оказаться посторонним жильцом в чужой квартире. Отдельная комната комнатой, а все же он и не гость и не хозяин. Он будет углублен в свои заботы, я в свои, встречаться же, как сейчас, в опекунских владениях Полины Игнатьевны, присутствия которой также Андрей Арсентьевич пока весьма стесняется, придется нам за чаем повседневно. Ну и вот несходство возрастов, характеров, привычек... Я вас, Андрей Арсентьевич, не обидел своей откровенностью?
– Нет, нет, ничуть. Все верно, - отрешенно вымолвил Андрей. Он задумался совсем о другом, хотя и слова Юрия Алексеевича тоже были вполне справедливы.
– Так я и еще продолжить могу, - заявил Яниш, щедро посмеиваясь. - Вся квартира Юрия Алексеевича заботами Полины Игнатьевны светится как стеклышко. На стенах превосходные полотна превосходных мастеров. В миниатюре здесь торжественный храм искусства. Только органной музыки не хватает. На рабочем столе Юрия Алексеевича идеальный порядок. Стопы книг, стопы бумаги. И ангелы творения тихо и незримо витают над его головой...
– Черт возьми! - восхищенно сказал Юрий Алексеевич.
– Но между тем в этой высветленной квартирке есть и кухня, куда Юрий Алексеевич редко заходит, и чуланчик, куда он вообще не заглядывает, а теперь возникнет в доме и еще одно местечко, нечто подобное и кухне и чуланчику одновременно, - обитель Андрея Арсентьевича. Устоявшаяся гармония пространства нарушена. К запахам поджаренного лука из кухни Полины Игнатьевны присоединяются запахи красок из кухни Андрея Арсентьевича. С грудами хлама, заполняющего чуланчик Полины Игнатьевны, соперничают груды хлама, образующегося в чулане Андрея Арсентьевича. Ангелы творения не знают, над чьей головой им теперь следует витать.
– Ну уморили, Альфред Кристапович, - всхлипнул от восторга Юрий Алексеевич. - Мне бы до такого никогда не додуматься!
– И мне тоже, - признался Яниш. - Тут я просто прочел мысли Андрея. Уловил и вопрос, заданный им самому себе в конце таких размышлений: имею ли я право злоупотреблять отзывчивостью других?
– Фу, какое слово: "злоупотреблять"! "Зло..." - поморщился Юрий Алексеевич. - Да и "отзывчивость". Сие последнее весьма смахивает на "благотворительность". А у нас с первого знакомства с Андреем Арсентьевичем установились, как мне кажется, отношения полнейшего взаимопонимания.
– А это разве исключает возможность и право самому себе задавать такой вопрос? - заупрямился Яниш.
– С непременной обязанностью тогда и ответить на него вслух. Что вы скажете, Андрей Арсентьевич?
– Я уже ответил, - в прежней рассеянности проговорил Андрей. - Все верно.
– Вот вам, пожалуйста, - развел руками Яниш, - не ангелы творения над его головой, а сам художник витает в пространстве. Ан-дрей! Ответ-то не по существу.
И, попросив у Полины Игнатьевны еще стаканчик самого-самого крепкого чаю, под поощрительную улыбку Юрия Алексеевича Яниш стал последовательно развивать строго логическую цепь своих рассуждений, до этого высказанных в шутливой форме.