Свинцовый шквал
Шрифт:
Сержант настроил эхолот и мелкими шажками начал продвигаться дальше по трубе. В какой-то момент пол под ногами затрещал, будто бы собираясь провалиться – сержанта даже бросило в жар, – но обошлось. Гелашвили подошел к самому краю Ржавого желоба.
Как выяснилось, тоннель обрывался метрах в трех от поверхности Черной воды. Это казалось странным, ведь по всем законам физики уровень воды не мог опуститься ниже жерла тоннеля, но к странностям в Зоне люди привыкли, поэтому Гелашвили принял очередную загадку просто как факт. Искать объяснения таким вот фокусам не входило в его обязанности.
Сержант
Теперь в тех местах возвышалась непомерно высокая груда обломков, густо поросшая автонами. Что-то вроде термитника высотой с десятиэтажку и населенного скоргами. После Катастрофы от прежних зданий и заведений, в том числе от книжного магазина, не осталось почти ничего. Но книги там находили до сих пор.
«Плесень» сожрала пропечатанные «серебрянкой» названия романов и фамилии авторов, а у некоторых книг, имевших «металлизированные» обложки с голографическими иллюстрациями, наноботы уничтожили красивые корочки целиком, но главное – тексты уцелели. Пластиковая бумага и не содержащая металла типографская краска пришлись наноботам не по вкусу.
А вот запертым в Зоне сталкерам и военным любой предмет из того, довоенного мира становился дорог, как частица собственного сердца, как один из пресловутых девяти граммов души. Особенно книги.
Так часто бывает, не ценишь, пока не потеряешь. Книги проиграли битву за выживание мультимедийному информационному пространству, превратились в раритеты, дорогие, модные, но бессмысленные штучки, вроде наручных часов или ювелирных украшений, но когда прежний мир рухнул, книги неожиданно поднялись на первую строчку списка материальных ценностей и даже превратились в нечто вроде одной из зональных валют. Простенькие детективы легко обменивались на ведро крупы или мешок картошки, а полезный, написанный со знанием дела боевик (пусть и фантастический) – на целую коробку тушенки или три литра спирта. Классика ценилась еще дороже, но в основном уходила из оборота «на депозиты», в личные коллекции. Но главной ценностью стали справочники и серьезная специальная литература, эти книги стоили зачастую баснословно дорого. Цены иногда сравнивались с ценами на артефакты «Плеть» или «Джампер». И это притом, что аналогичная информация легко выуживалась из М-сети.
Понты? Возможно. Хотя скорее такой странный товарообмен стал одним из проявлений простой человеческой жажды жизни. Стремления жить, а не существовать. Жить, играя хоть по каким-то правилам, хоть во что-то веря и хоть что-то ценя. Система ценностей – как материальных, так и духовных – основа любых правил в любой игре. Так что понты тут ни при чем. Просто людям хотелось вернуть хотя бы малую часть
…Сержант отогнал болезненные размышления о Зоне и воспоминания о «прошлой жизни», своей и родного города, и сосредоточился на текущей работе.
– Глубина… пятьсот… нет, триста, – сержант озадаченно хмыкнул. – Двойное дно тут, что ли? То пятьсот показывает, то триста. О, а теперь двести… сто…
Похоже, что ответ на загадку грота нашелся сам собой. Вода стремительно поднималась, словно извиняясь перед попранными законами физики. Гелашвили попятился. Карабкаться по относительно гладкой поверхности желоба оказалось непросто, но Гелашвили заранее надел одну перчатку и прицепил накладки на «берцы». На трех «липучках» он в принципе мог карабкаться даже по отвесной стене.
– Что там? – забеспокоился Галимов.
– Не знаю и знать не хочу, – выпалил сержант, выбравшись на исходную позицию. – Сначала дно поднялось с пяти сотен до сотни, а потом вода на три метра… почти до края трубы теперь достает, как бы сюда не залилась.
– Что-то всплыло? – вновь вышел на связь майор Бойков.
– Может, и всплыло, я не видел, – сержант потыкал пальцем в экран сонара. – Вот смотрите, какая картинка. Если что-то и всплыло, это что-то плоское, вроде ската или камбалы, только размером со стадион.
– Может, газовый пузырь.
– Нет, это что-то плотное.
– Теперь я взгляну, – решил Галимов.
– Вместе глянем, – сержант покраснел и насупился. – Я ведь почему оттуда смотался… чтобы переждать паводок и вернуться.
– Ты подстрахуешь, – отрезал капитан.
– Стойте, – вдруг приказал Бойков. – Сержант, покажи еще раз картинку с сонара.
Гелашвили снова включил прибор в режиме воспроизведения записи.
– Стойте на месте, – приказал майор. – Эта волна сейчас уйдет. Вместе с вашей «камбалой».
– Ты знаешь, что это на самом деле? – спросил Галимов.
– Конечно… нет, – Бойков усмехнулся. – Но предполагаю, что это водное проявление предвестников пульсации Узла. Сержант прав насчет второго дна. У моряков оно называется ложным и обычно состоит из ила и взвеси всяких отложений. Эхолот принимает его за настоящее дно, в то время как до твердого дна бывает еще очень далеко. Здесь тоже есть такое ложное покрывало, которое накануне пульсации поднимается к поверхности и закручивается воронкой.
– Как сахар перемешивают, – Гелашвили изобразил, будто бы помешивает ложечкой чай.
– Верно. На суше тамбур обозначен вихрем, а здесь воронкой. В обычном состоянии воронка ленивая и неглубокая, но ближе к пульсации раскручивается быстрее и становится глубже. Настолько, что поднимает с грунта все ложные наслоения. Все просто.
– Да, – согласился Галимов, – просто. Но почему ты думаешь, что волна схлынет?
– Вижу картинку с НП, который расположен поблизости от местного сухого тамбура. Вихрь ускорился одновременно с вашей воронкой, но теперь снова замедляется. Это значит, что предвестник пульсации ложный. Насколько я понял из записей, иногда такое случается, да?