Свинцовый взвод

Самаров Сергей Васильевич

– А в худшем?

– Если у них большие потери, а они, кажется, с вашей помощью и с помощью ваших солдат стали большими, они с меня с живого шкуру снимут. С вас, скорее всего, с еще большим рвением и удовольствием.

– И что с того?

– Я, видимо, неконкретно объяснил. Вы не имеете возможности объявить меня заложником. И это лишает вас многих выгодных моментов для благополучного выхода из ситуации.

– Извините, эмир, но захват заложников – это откровенно бандитские, я бы даже сказал, террористические методы. Я к ним пристрастия не имею.

– Вообще то, что вы сейчас сказали, это

тоже пропаганда. Я считаю, что это просто способ обеспечения собственной безопасности. Ох, как голова болит после вашей дубины. Но она у меня крепкая. Выдержала, слава Аллаху. Итак, о чем я? Ах, о терроризме и пропаганде. По большому счету назвать терроризмом можно все что угодно. Только применение двойных стандартов позволяет властям одно считать терроризмом, другое – не считать. Засилье в городах России страха за завтрашний день почему-то не объявляется терроризмом. Та пенсия, которую получают пожилые люди, если разобраться, – тоже терроризм. Людям не хватает на то, чтобы выжить, и в душе у них поселяется страх. Это и есть терроризм. А разгуливания по вашим улицам педерастов со своими радужными флагами? При существующей в стране демографической ситуации – это и есть настоящий терроризм. Но, если разобраться, бандитизм и терроризм – это вещи разные, а вы их сводите в одно. И вообще, как я слышал, вы называете нас бандитами, но мы с этим не согласны. Слово «бандит», как я слышал, происходит от английского слова «бэнд», что переводится просто как «группа». Бандит – это член группы. Таким образом, в бандитизме можно обвинить любую группу лиц. Например, группу солдат или полицейских или любую музыкальную группу…

– Вы слышали неверные сведения. Понятие «бандитизм», согласно известным мне данным, происходит от итальянского слова «бандито», что переводится как «разбойник». Хотя и это слово тоже происходит от латинского «банд», как и английское «бэнд», и немецкое «банд». Но изначально оно означало вовсе не группу, а простой бант как отличительный знак. Банды ландскнехтов, терроризирующие в рыцарские времена Европу, чтобы отличить своих от чужих, повязывали на руку ленточку с бантом. Отсюда и происхождение слова. А непременным требованием к определению банды являются три признака. Во-первых, участие двух и более лиц, во-вторых, вооруженность хотя бы одного из них и осведомленность других об этом, в-третьих, сплоченность участников банды единой целью. Ваши отряды, как вы их называете…

– Можно назвать их джамаатами. Для нашего языка это более понятно и привычно.

– Это сути не меняет. Я слышал, что применение слова «джамаат» к банде, введенное иорданцем Хаттабом, неправомерно. Даже к музыкальному коллективу это слово подходит больше. Но не в этом суть. Ваши отряды проходят по всем трем определяющим признакам уголовного права. Следовательно, все вы – бандиты. И это есть положение вещей, которое не изменить игрой слов. Все вы являетесь людьми, преследуемыми законом.

– А мы считаем себя повстанцами.

– Это не меняет сути. Французы в Отечественную войну двенадцатого года звали русских партизан бандитами, немцы звали партизан бандитами. И во всем мире эти понятия совмещаются в одно определение уголовного права. Но я не юрист, чтобы рассуждать об этом.

Хамид Абдулджабарович ощупал свою голову, но даже покачать

ею не решился. Это старшего лейтенанта не удивило. После знакомства с тяжеленной дубинкой, в дополнение к собственному весу получившей достаточную поступательную скорость, любая голова не пожелает совершать резких движений.

– Здорово вы меня огрели. Я не подумал о такой возможности, вручая вам посох. Как вы умудрились так быстро обрести силы? Вы же ходить не могли.

– У меня высокая восстанавливаемость.

– Хитрили? Прикидывались? Обманули? – с укором задал эмир сразу три вопроса.

Старший лейтенант только плечами пожал, не намереваясь вступать в объяснения. Обманщиком он себя тоже не чувствовал, потому что на войне обман, как правило, называется военной хитростью и обмана противника стыдиться не следует. И вообще обман в данном случае следовало бы, наверное, называть дезинформацией.

– Вы теряете свой авторитет, старший лейтенант.

– Хватит болтовней заниматься, – решил наконец Раскатов. – Мне уже говорили, что вы философствовать любите. Вас, я вижу, не переговоришь и не убедишь.

– Кто мог говорить обо мне?

– Некий подполковник чеченской полиции Джабраилов. Он, кстати, отзывался о вас с большим уважением. Не видел в вас откровенного врага и негодяя, хотя вы его похитили и держали в плену, даже выкупа за него не требуя.

– Где вы его нашли? Он что, сбежал?

– Нет. Он был на вашей базе, когда мой взвод нашел ее и освободил подполковника.

– Вы нашли мою базу?

– Да. И разминировали ваши минные заграждения. Кстати, и у меня, и у Джабраилова к вам вопрос. Если не трудно, разрешите его.

– Слушаю.

– Зачем вы захватили Анзора Ваховича? Почему не пытались взять за него выкуп? Или почему не расстреляли?

– Я делал только то, за что мне платили. Мне платили даже за его содержание.

– Кто платил? По какой причине? Джабраилов кому-то мешал?

– Это коммерческая тайна.

– Спасибо за ответ.

– Я разве что-то ответил?

– Конечно. Вы сказали, что это не вопрос, скажем, служебного продвижения. Что это не любовник жены постарался. Коммерческий интерес – это ответ…

Улугбеков головой качнул и только чуть-чуть поморщился. Он приходил в себя.

– Поднимайтесь. Пойдемте работать. Вы уже, кажется, в порядке…

Глава восьмая

– Что вы намерены делать? Ах, я же знаю уже, слышал, как вы какому-то майору по телефону объясняли. Вы готовы пойти на смерть и меня вместе с собой погубить?

– А вы не желаете принять бой?

– Было бы за что принимать. Ради ваших целей, ради того, чтобы отправить меня по этапу за колючую проволоку куда-нибудь в Сибирь – не желаю категорически. Я лучше здесь лежать буду и ждать, когда люди Парфюмера пристрелят меня.

– Сначала долго пинать будут, – напомнил Раскатов.

Улугбеков недовольно поморщился и пошевелился. Видимо, боль в ребрах от пинков коллег по профессиональному цеху в его теле присутствовала. Но эмир не ответил.

– Я однажды разговаривал с одним аварцем, так он мне сказал, что любой аварец всегда предпочитает погибнуть в бою, чем быть зарезанным, как овца. Наверное, это тоже была пропаганда.