Свинг
Шрифт:
— Ничего это, Лина, не дает и не даст, а только озлобляет. Вот завтра Миша приедет в Москву, и менты тут же вычислят, что он не москвич. Что делать? Сидеть в кутузке или откупаться? Разве это выход? В стране сто тридцать миллионов немосквичей. Как и зачем доказывать им свою лояльность?
Наверно, надо вести умную и хитрую политику. А главное — умело и умно перекрывать потоки денег, идущие на подпитку террористов. Здесь, думаю, действуем не очень верно: иначе откуда бы все бралось? А пока террористы плетут свои сети, пока деньги идут бандитам, наши думские мудаки выясняют отношения, заботясь лишь об одном: как и где еще что-нибудь хапнуть.
— Катя, но как конкретно начать со всем этим разбираться?
— Да
— Катя, но фанатизм, с которого все начинается, свойственен всем нациям. Из него постепенно вырастает терроризм.
— Правильно. Но он возникает тогда и там, где и когда люди стоят на разных ступенях цивилизационного развития. Фанатизм находит почву в головах людей, не склонных к критическому мышлению. Он равен феномену толпы. Ограниченность, невежество, глупость — вот корни фанатизма. И такой фанатизм прямехонько ведет к субкультуре, к такому ее проявлению, как скинхеды. Именно они — воинствующий примитив, полная антиинтеллектуальность — та почва, на которой возникает и большевизм, и фашизм и другие популистские идеи, когда начинают делить людей на «белых» и «черных», арийцев и жидов, пролетариев и капиталистов. Удачно поделишь — ловишь кайф. А власть всегда заинтересована в существовании таких людей, таких групп: через них в обществе «выпускается пар». Иначе весь негатив будет направлен на нее же.
— Но считается, что террор — оружие слабых.
— Я бы так не сказала. Террор — всегда преступная деятельность, выражающаяся в устрашении людей, населения, а также и власти с целью достижения каких-то преступных намерений.
XII
— Катюша, мне осталось быть на калининградской земле меньше недели. Выбери время, повози по старым местам.
— Обязательно. Давай завтра.
И назавтра мы действительно едем по мосту через Преголю смотреть наш город. Преголя не очень широка, но достаточно глубока: большие суда в нее заходили, кроме океанских, конечно. Еще во время войны была засорена разбитой техникой и как следует не очищена. Ну а теперь ее вообще превратили в помойку. Раньше на берегу никогда не было такой вони. Теперь, когда идешь по набережной, говоришь себе: homo он, конечно, homo, но где же sapiens?
Проезжаем мимо «вокзального» Калинина. Он — самый большой и главный памятник: в полный рост. Бюст Калинина стоит еще в парке, у входа. Надпись отсутствует и, если бы не выражение лица, лик можно было бы принять за Чехова. Третий Калинин — на углу проспекта Победы и улицы Станочной. Вагонзаводцы давно его отлили для себя — чтобы был «свой». А вот памятник Канту восстановили только в девяносто втором, причем водрузили на старый постамент, напротив Альбертины, то есть университета. Кант вновь «приехал» на свое место через сорок семь лет…
Что особенно люблю в Калининграде, так это черепичные крыши и брусчатку. Но брусчатке не повезло: она оказалась незримым напоминанием немецкого прошлого и, как «идеологическая кость», застряла в горле калининградского начальства. Почти все улицы были закатаны в асфальт, который сейчас в наиплачевнейшем состоянии. Ну, а когда стали обустраивать территорию вокруг Кафедрального собора, снова «откатали» асфальт. Вот ведь подлая идеология…
Над Калининградом возвышается монстр — так называемый, Дом советов. В шестьдесят девятом было дано указание — кем, неизвестно — взорвать остатки разрушенного Королевского замка. По всегдашней советской привычке черную работу — расчистку руин после взрыва — выполняли солдатики. И вдруг офицеры стали замечать, что к полудню служивые становятся веселыми. Денег у них не было, магазина поблизости тоже. Установили слежку и обнаружили: солдаты «ныряют»
Взрыв замка был, конечно, небогоугодным делом, а потому, когда начали возводить Дом советов, не заладилось и, как всегда, все бросили. Вот и стоит уже который год монстр, возвышаясь над городом, а мамаши устрашают им детишек, говоря, что живет в нем некто, кто собирает «себе в рот» нерадивых двоечников. Приезжающие немцы называют монстр «Новым замком» или «Памятником КПСС».
Надо сказать, в Щецине, что достался полякам от немцев, тоже есть Королевский замок. Так он восстановлен во всей красе и величии, сияет как Христово яичко.
Через сорок семь лет, как уже сказала, сподобились благоустроить могилу Канта, а она расположена прямо у стен Кафедрального собора. Мы «гуляли» в этих стенах еще в пятидесятые-шестидесятые: в них гудел ветер.
Испохабили одно из красивейших зданий Кенигсберга — биржу. Построенная в 1875 году Генрихом Миллером, стоит над Преголью на восемнадцатиметровых сваях. Здание выполнено в стиле Ренессанс. По углам крышу венчали четыре группы статуй, отражавших торговые связи Кенигсберга: Европу, Азию, Африку, Америку. Теперь здесь Дом моряка и как же все… Сужу, сравнивая со старыми снимками, рисунками, гравюрами.
А памятник Шиллеру сработал в 1910-м Станислаус Кауэра, человек с литовским кровями. Стоит Шиллер в парике и камзоле, держит в руках свиток-бумагу. Саша, Катин друг, как-то сказал, что держит он не рукопись «Разбойников», а договор о Тильзитском мире. Мне кажется, что это легенда, так как Шиллер умер в 1805 году, то есть за два года до Тильзитского мира.
Последнее, где «отмечаемся», — «Быки». Скульптура Аугуста Гауля поставлена в начале прошлого века перед зданием Кенигсбергского земельного суда — ныне учебного корпуса технического университета. В неподражаемой экспрессии сошлись животные рогами, символизируя две эманации правосудия — прокурора и адвоката. Вспоминаю, как раньше, в дни нашей с Митей жизни в Калининграде, на пасху этим быкам красили в какой-нибудь цвет то, что символизирует мужское достоинство. Митя последнее время работал в здании рядом с «Быками» и видел это. Не знаю, продолжается ли традиция.
Прошу Катю отвезти еще в два места, которые очень любила — зоопарк и ботанический сад. Зоопарк — давнишняя гордость Кенигсберга. Во время войны на его территории шли страшные бои. Почти все животные погибли, но после войны, поскольку многие вольеры сохранились и такого естественного ландшафта не было нигде в Союзе, его стали заполнять зверями. Где-то в начале шестидесятых вместе с Надеждой Степановной Чумаровой, директором зоопарка, сочинили книжку, которая очень быстро разошлась не только в Калининграде. В ней мы писали обо всяких приключениях, почти ежедневно случавшихся со зверями. Например, о том, как однажды по неосторожности служительницы сбежала обезьяна и пошла «гулять» по городу. Устав, приземлилась в подвале одного особняка, которых в Калининграде множество. Более того, защелкнулась на задвижку, и «достать» ее смогли только через маленькое оконце, предварительно сунув бутылку портвейна, который она незамедлительно вылакала.
Писали мы с Надеждой Степановной и о слоне, который тоже из-за недосмотра служителя сумел перемахнуть через все ограды. Однако в отличие от обезьяны испугался машин и стал жалобно трубить, а потом километра три шел за Надеждой Степановной как за мамкой или нянькой, возвращаясь в зоопарк. Зрелище, надо сказать, было впечатляющее. Но директору было не до смеха.
Мы рассказывали и про ворона, которому было триста лет, и он ругался в тему. Встрянет в разговор и объясняет присутствующим, кто они такие. Умер ворон в девяностом.