Свинг
Шрифт:
Иногда в зоопарке разыгрывались трагедии. Бегемот не терпел винного запаха, а служитель — в приличном подпитии — начал за что-то ему выговаривать, поучать. Бегемот надвое перекусил его. К сожалению, не байка.
В шестьдесят шестом два месяца, как на работу, ходила в ботанический сад. Это тоже немецкое наследие. Сад был богат разными многолетними декоративными растениями. Самое красивое в нем было тюльпанное поле. Такого поля нигде в стране не было, и из Москвы не раз приезжали фотографы-художники. А ходила каждый день, потому что писали мы с Антониной Федоровной Харченко, директором ботанического сада, книжку «Цветы», которая и сейчас интересна.
Антонина Федоровна рассказывала, как в сорок седьмом летом, когда с мужем она только-только приехали в Кенигсберг и как
По обилию пород кустов и деревьев не было города, равного Кенигсбергу. Но наши плохо распорядились богатством, совсем не следили. Считали — не до того. Вместо того, чтобы сохранить то, что досталось по праву победителей, продолжали разрушать. Так было и с Королевским замком, на месте которого воздвигнут, как уже говорила, монстр, так было и со многими другими зданиями. Приказывали: убрать скульптурные украшения бывшего немецкого оформления; заменить архитектурными решениями советского содержания. И убирали древнюю красоту и ляпали, ляпали, ляпали…
Возвращаясь домой, проехали мимо православного собора. Построили рядом с площадью Победы — как раз за памятником Владимиру Ильичу. Не знаю, был бы доволен вождь мирового пролетариата… Вообще калининградская православная община была зарегистрирована лишь в восемьдесят пятом, в сороковую годовщину области, и угнездилась в бывшей кирхе Юдиттен — одном из самых древних памятников архитектуры. А в старом Кенигсберге было более двадцати музеев и галерей. Теперь их лишь несколько.
Уже на подъезде к дому почему-то вспоминаем приезд в Калининград Хрущева и связанную с этим нервотрепку. Никита Сергеевич приезжал в город вместе с Кадаром. Янош Кадар возглавлял в шестидесятые Венгрию. По поводу их приезда обком распорядился скорехонько выпустить брошюру. Боря Штерн, фотограф из «Калининградки», расстарался, сделал хорошие снимки. Брошюру отпечатали на мелованной бумаге — тогда это делали только в особых случаях. И… о, ужас! В фамилии «Кадар» вместо второго «а» напечатали «о». Кто пропустил, кто прошляпил, установить было невозможно: брошюру в спешке делали всем «колхозом», то есть всем издательством. В клубе «Калининградки», расставив столы, сутки не вылезая, подтискивали отлитыми литерами вместо «о» «а». Тираж был тридцать тысяч…
Вечером, за чаем, видимо, в продолжении путешествия заводим разговор о янтаре.
— Кать, — говорю я, — а ведь все началось с монаршей прихоти Фридриха I. Он задумал построить большой Королевский дворец в Берлине. А у зодчего Шлютера возникла идея использовать в отделке дворцовых комнат янтарь. Работы начались, продолжились, но после смерти короля прекратились, однако слухи о необычайном янтарном кабинете дошли до Петра I, и через какое-то время восемнадцать ящиков с янтарем были доставлены сначала в Кенигсберг, потом в Мемель и Ригу, затем в Петербург, а уж после в Царское село, в Большой дворец. Там янтарная комната и находилась до начала Второй мировой.
— Ну, а потом?
— Что было потом, ты лучше меня знаешь. Когда началась война, было решено ее из дворца не вывозить. Законсервировали на месте. Панно оклеили сначала бумагой, укрыли ватой и марлей.
— Но когда в Царское село вошли немцы, тут же явились специалисты из команды «Кунсткомиссион». Они демонтировали панно и отправили их в Кенигсберг.
— А в Кенигсберг, потому что немцы считали — созданная прусскими мастерами из прусского янтаря комната должна вернуться домой. В сорок втором комната была уже выставлена для обозрения в Кенигсбергском замке. Директор кенигсбергского музея доктор Роде писал в сорок четвертом, что комната стала украшением музея. При отступлении немцы снова разобрали
— Вот с этого-то времени следы комнаты и теряются. Начинается ее другая история.
— Господи! Кто только ее ни искал!.. Помнишь, как в пятьдесят шестом в замке начались раскопки. Возглавил их тогда председатель облисполкома Кролевский. Это были первые поиски, к сожалению, ничего не давшие. Но интриги было много.
— А Валя Ершов по горячим следам написал тогда две небольшие книжки. Одну издали мы, другую — рижане.
— Кто только из «великих» потом не интересовался историей комнаты: и Жорж Сименон, и барон Фальц-Фейн, и Юлиан Семенов. Были и «морская», и «шахтная» версии, но ничего так и не найдено.
— Может, и хорошо, что не найдено. Недавно по телеку показывали, какое чудо сотворили взамен утерянного. Теперь и янтарь наш, с Янтарного комбината, и руки наших мастеров. Более шести тонн янтаря ушло. Каждое панно содержит несколько тысяч фрагментов. Мне кажется, восстановление комнаты очень символично и для нас, и для немцев.
— А я, Катя, вспомнила сейчас год шестьдесят шестой и свои сражения за книжку Барановского «Янтарь». Это ведь была первая в Союзе книжка о янтаре. Далеко не все знают, что в сорока километрах от Калининграда в земле у поселка Янтарный сосредоточено до девяноста процентов мировых запасов янтаря. Еще немецкие историки писали, что главные доходы Тевтонский орден получал от его продажи. Орден объявил на него государственную монополию и тот, кто выкапывал янтарь или находил его в сетях или собирал на берегу, должен был сдавать ордену за особое вознаграждение. Часть янтаря продавали в Польшу, а оттуда везли в страны Дальнего и Ближнего Востока. Увозили и в Любек, и в Брюгге, где были прекрасные ремесленники, обрабатывавшие солнечный камень. В XVIII веке началась планомерная добыча окаменевшей смолы, и к началу Второй мировой войны немцы уже вели промышленную разработку янтаря. Но война все прервала, а работы на янтарном комбинате возобновились только в сорок седьмом.
Котлован карьера комбината расположен недалеко от моря и напоминает гигантскую — прямо-таки космическую! — чашу, в которой немногочисленные люди кажутся муравьями. Весь труд выполняют механизмы, а янтароносная «голубая земля», действительно отливающая голубизной, особенно на солнце, залегает под мощным слоем пустой породы. Янтарь содержится в слое толщиной пять-семь метров и, чтобы добраться до него, нужно предварительно срезать тридцатиметровую подушку.
О прекрасном — легендарном — камне и решил написать в шестьдесят шестом Яков Барановский. Собрал огромную литературу, не вылезал с янтарного комбината, и книжка получилась. Были сделаны удивительные — по тому времени — цветные снимки. Книжку взялись печатать литовцы: в Калининграде еще не было соответствующей полиграфии. Книжка получилась подарочной, и партийное руководство тут же смекнуло: книгу будем дарить в Москве, а автор ее какой-то еврей. Нет! Так нельзя. Снять имя автора! Книжка — советская, партийная… Ценой неимоверных усилий удалось мне убедить, настоять, прошибить глухую стену: хотя бы в выходных данных поставить имя автора. «Яков Абрамович Барановский» было набрано мельчайшим петитом там, где стояли сведения о тираже и бумаге… Современному человеку это может показаться выдумкой, но, к сожалению, правда, а причина одна: «яврей», как говорила моя соседка Лиля Михайловна.
— А я тебе, Лина, сейчас расскажу о том, о чем в книжке Барановского не писалось. В первые же годы перестройки комбинат стал банкротом. Агония продолжается. Что происходит? Обыкновенное воровство. В поселке Янтарный, где расположен комбинат, все друг друга знают, и никто никого не «сдает». А потому вовсю трудятся старатели, несмотря на то, что работа землекопа — занятие неблагодарное: через несколько лет изысканий добытчик солнечного камня познает все прелести радикулита и остеохондроза. Но поток контрабандного камня за рубеж не иссякает. На самом же комбинате оборудование — неандертальское, добыча ведется с глубины пятнадцать-двадцать метров, рентабельность карьерных разработок — три-четыре процента.