Свинью подложили
Шрифт:
– А на свадьбе обычно кричат «горько», – ехидно заметила Светка Баранкина.
– Зачем? – нестройным дуэтом спросили мы с Шуриком.
– Чтобы целоваться, – прыснула Светка и со стыда сползла под стол.
Все с любопытством посмотрели на нас. Под перекрестными взглядами подружек мне вдруг тоже стало не по себе.
– Я при всех целоваться не буду!
– Зачем при всех? – захихикала Ирка. – Надо уйти за дверь и там целоваться.
Оскорбленная ее неприличными словами, я гордо вышла за дверь, на лестничную клетку, где действительно обнаружила очень уютную нишу для поцелуев, которую раньше почему-то не замечала. Постояв немного в нерешительности, я размечталась, что это и впрямь было бы неплохо, если бы Шурик последовал сюда за мной. Спрятавшись за дверь, стала ждать. Телескоп появился нескоро, дожевывая
О, принц, мой принц, куда ты ускакал?
Ржание рока
Второе мое разочарование называлось Колобок. Конечно, не тот, которого слопала хитрая лиса, а тот, который пришел к нам в школу в шестом классе – полноватый мальчик, примерно одного со мной роста, по-монгольски узкоглазый, но со светлыми волосами, шибко умный и здорово политически подкованный.
– Я считаю, что зря иранский царь Дарий пытался выиграть войну у Александра Македонского, – заявил Денис Колобов, в первый же день своего появления в нашем классе вызванный к доске на уроке истории, – потому что у Александра стояло на вооружении очень профессиональное и хорошо оснащенное греческое войско, и к тому же Александр был одаренный полководец. Хотя, впрочем, по моему мнению, Македонскому нечего было задирать нос, и после завоевания всей Азии объявлять себя богом. На самом-то деле вышло, что этот новоявленный бог оказался смертным человеком. И пускай ученые считают важным, что Александр Великий смог объединить разрозненные государства древности в единую могучую империю, все же лично я осуждаю грубую, захватническую политику македонского царя.
Весь наш класс во главе с Полкан Полканычем (Павел Иванович Дутыш) был поражен и шокирован его смелостью и проклевывающимся вольнодумством. Это смахивало на бунт против махровых социалистических ценностей – в восьмидесятых-то годах! Колобка все сразу зауважали, включая заштатных задир и драчунов. Меня также заинтересовала его личность, особенно после того, как он решился сесть за одну парту не с хулиганом Лукиным, и не с неряхой Ионкиной, а с очень странной девочкой, одиноко сидящей на галерке, возле окна, в самом дальнем от входа углу класса. За то, что Денис проделал ко мне такой длинный путь через косые взгляды одноклассников, я прониклась к нему уважением, а некоторое время спустя мы крепко подружились. О чем только мы ни говорили, встречаясь в школе или во Дворце спорта, где он занимался акробатикой, а я – художественной гимнастикой, – о прочитанных книгах и просмотренных фильмах, о школьных делах и последних событиях в мире. Лучшего друга трудно было и вообразить, и эту дружбу я не считала любовью до тех пор, пока в один прекрасный момент со мной не произошло то, что однажды произошло с Евой, – я как будто что-то съела. И съела явно что-то не то.
Весна любви! Первые поцелуи, неуклюжие объятия, нелепые ухаживания, идиотские признания – я думала, что сойду с ума, не дождавшись своей очереди. Одна половина моих одноклассников и одноклассниц самозабвенно, упоительно писала друг другу любовные записки и назначала свидания. Другая половина – та, которая не осмеливалась на романтические подвиги, – шпионила за первой, добывая информацию о явках и паролях, так как весенний вопрос одинаково волновал и тех, и других. Забавно было наблюдать за тем, как дети-шпионы вечерами, на прогулке, устраивали слежку за прячущимися в подворотнях Ромео и Джульеттами, чтобы на другой день в школе посплетничать о том, кто с кем целуется. Нам всем было страшно впервые в жизни выставлять свои чувства напоказ, на посмешище перед друзьями, родителями и учителями, но, когда вдруг проснувшаяся после зимней спячки природа протянула ко мне свои невидимые, чуткие руки, обняла меня трепетно и нежно, повлекла за собой, закружила в священном танце стихий и ароматов, подхватила на крыльях любви и унесла куда-то в поднебесье, я воскликнула:
– Елки зеленые!.. Колобок – это же мой принц! И азиат, и полноват, и коротко стрижен – в общем, мужчина моей мечты!
А воскликнув, я моментально договорилась с ним о месте и времени конспиративной
К тому времени моя семья переехала из строительного общежития в новую двухкомнатную «хрущобу», и школа, куда я перешла учиться, располагалась прямо под окнами нашего дома. Там, где раньше пылил пустырь, медленно поднимался новый микрорайон. Вдоль проезжей части только-только насадили тополя, а на школьном дворе, где, кроме дикой, душистой травы, никакой зелени не росло, было, как у лысого на макушке. На этой лысине я и назначила Колобку свое первое в жизни свидание. Никто не мог заподозрить, что я здесь, на ступенях школы, а не где-то в темных кинотеатрах или в изобилующих укромными уголками парках и сквериках, на виду у всех учащихся и учителей, устраиваю очную ставку с человеком, которому я решила посвятить всю свою жизнь. Изящные картины, писанные маслом, – симметричные аллеи, перламутровые фонтаны с плавающими в них белыми лебедями, великолепные дворцы, золотые кареты, парчовые убранства с декольте, блеск от рукоятки шпаги на эфесе – заполонили мое воображение.
Чтобы выглядеть поэффектнее, я попросила маму погладить мое любимое шелковое платьице в мелкие груши и цветочки, с зеленым шелковым бантиком на груди и с рукавчиками фонариком – наряд, который больше подходил для детсадовского утренника, чем для такого секретного мероприятия, как свидание.
– Ты куда собираешься, в парк? – спросила меня мама.
– Нет.
– А зачем так наряжаешься?
– На свидание пойду, – гордо вскинув голову, ответила я. Лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
Я стояла в прихожей перед большим зеркалом, заплетая в косу свои длинные кудрявые волосы, как вдруг то ли у меня, то ли у самой жизни произошел какой-то странный сдвиг по фазе. Все обычные человеческие дела, рутина и повседневность существования словно отошли на второй план, уступив место новому неизведанному состоянию. Я неожиданно поймала себя на мысли: «Как это удивительно, что мама старательно, с усердием гладит мне платье, папа, инстинктивно дергаясь, смотрит по телевизору спортивную передачу, бабушка, наверное, погруженная в свои воспоминания, вяжет в спальне на спицах, и никто не замечает, что мир по всем вертикалям и горизонталям пронизан одной лишь сплошной любовью? Неужели люди так слепы и несчастны? Неужели никто не замечает того, что является самым важным в жизни, того, что составляет смысл бытия? Вот она, во мне, эта любовь, журчит ручейками, распускается цветочками, чирикает под облаками пташками, звучит согласными аккордами. Сердце колотится в такт с целой планетой, со всем мирозданием, с ангелами и богом. Неужели я одна все это вижу, понимаю и чувствую, а другие – нет?»
– Ты что, шутишь? – прервала ход моих мыслей мама, отразившись в зеркале у меня за спиной с выглаженным облачением в руках, и, увидев, что я не уяснила суть вопроса, уточнила. – Насчет свидания?
– Шучу.
– Пущай деточка сходит проветриться, – сказала из спальни партизанка-бабушка, которая всегда была в курсе моих секретов.
Да, пожалуй, с заключением по поводу того, что бабушка вместе со всеми слепа, я слегка поторопилась. Пусть она и не ощущает все так, как ощущаю я, пусть воспринимает любовь как-то по-своему, с высоты прожитых ею лет, но, по крайней мере, хоть кто-то может понять меня – и то радует.
– Хватит дурить! Какое еще… эх!.. свидание?.. Ну?! Нет… ё! Сеня Редькин! – выпалил папа, импульсивно сопереживая резвящимся дядькам в телевизоре, целеустремленно отнимающим друг у друга мяч, но, через мгновение, увидев меня, промелькнувшую мимо него в платье, отметил: – Хороша! Вся в меня, бу-га-га-га! – загоготал он и погладил свою лысеющую голову.
Поток школьников второй смены уже схлынул. Выглянув в окно, я увидела, что Денис ждет меня возле школьного крыльца.
– Я ненадолго, – крикнула я домочадцам с порога.
Через мгновение я уже стояла на школьном дворе и смотрела, как мои папа, мама и бабушка, жадно облепив единственное, выходящее на сторону школы окно, наблюдают за мной и Денисом. Толстенная коса, уложенная вокруг головы, белое платье с желтыми грушами, зеленый бант, красные мамины туфли на высоких каблуках – такой внешностью можно было сразить наповал кого угодно, хоть лошадь, хоть слона. Однако Колобок при виде меня устоял на ногах. Правда, долго не мог рта раскрыть от обуревающих его противоречивых эмоций, но на ногах держался прямо.