Свистулькин
Шрифт:
Свою слабость к этому языку Свистулькин объяснял целой историей, достоверность которой остается на его совести. Великий Суворов, по уверениям Кузьмы Степановича, лично знал его и ценил за смелость и умение ладить с солдатами. Известна была полководцу и слабость Свистулькина к горячительному.
В конце 1791 года случилась неприятная история: ссора в офицерском собрании, даже драка, после – гауптвахта. Отозвали производство в секунд-майоры, к которому представили за доблесть в Мачинском деле. По выходе с гауптвахты его немедленно отвели к Суворову.
– Ну что же ты, Кузьма? – укоризненно спросил будущий генералиссимус.
– Так скучно, Александр Васильевич, – ответил
– Так делом займись, Кузьма. Праздность – мать всех пороков. Учиться тебе нужно. Будешь приходить ко мне ежедневно к девяти, после построения.
Свистулькин начал посещать занятия у Суворова, где офицеров учили тактике, стратегии, фортификации, а среди прочего и французскому. Иногда Александр Васильевич сам выступал в качестве педагога – честно сказать, не самого успешного из-за нетерпеливого нрава и чрезмерного темперамента. Знанием, полученным из рук кумира, Кузьма Степанович гордился до крайности. Конечно, знал язык Свистулькин едва-едва, понимал с пятого на десятое и почти не говорил, но любил все равно чрезвычайно.
Нередко Кузьма Степанович посещал Ульяну Августовну с вечерним визитом. Он обязательно приносил с собой гостинец: баранки, бутылочку мадеры (к чему хозяйка относилась не вполне одобрительно), а чаще всего пакетик с тремя-четырьмя золотниками чая. Свистулькин быстро узнал, что со времен процветания Ульяна Августовна сохранила пристрастие к дорогому и экзотическому напитку. Соседи самым милым образом проводили вечер, немного болтали по-французски, причем Шпомер старалась говорить помедленнее и подбирала слова попроще, Кузьма Степанович рассказывал свои неисчерпаемые истории, она играла ему на фортепьяно и даже немного учила играть самого – насколько это, конечно, возможно для однорукого. Слух у него, кстати сказать, был безукоризненный.
Ульяна Августовна, судя по всему, успела составить на Кузьму Степановича известные планы, да и он не без удовольствия посматривал на ее округлости, когда она отходила, скажем, к буфету за чашками или усаживалась за инструмент.
Одиннадцатого марта 1801 года выдался чудесный, совсем весенний день. Настроение у Кузьмы Степановича было превосходное. Он посетил утром товарища 5 столоначальника, служившего в армейской экспедиции, который совершенно его обнадежил на предмет пенсии. На радостях Свистулькин прикончил за обедом давно припасенную чекушку, после чего решил сбегать в трактир купца Еремеева за еще одной бутылочкой.
5
Заместителя.
Трактир располагался на Грязной улице, нынешней улице Марата. Перед Свистулькиным по Невскому фланировали два офицера Измайловского полка, беседовавшие по-французски. Шли они неторопливо, так что Кузьма Степанович без труда подобрался поближе, привлеченный звуками любимого языка. Первое время он не совсем понимал, о чем речь. Тиран, какие-то мартовские иды. Затем молодые люди обсудили некоторые начинания императора. Французского офицерам не хватило, в дело пошли некоторые русские слова. Свистулькин поморщился. Он и сам в глубине души считал многие затеи Павла дуростью, но никуда не годится дворянину и офицеру прикладывать помазанника божьего непотребными словами. И тут один из молодых людей сказал: «Ничего, всего три дня – и мы, даст бог, избавим Россию от курносого недоумка».
Кузьма Степанович остолбенел, осознав услышанное. Первым порывом было накинуться на изменников и лично их арестовать. Он даже ускорил
Откровенно говоря, Кузьма Степанович себя переоценивал. Все-таки далеко за пятьдесят – по меркам своего времени совершеннейший старик. Плюс тяжелая жизнь, проведенная в походах и сражениях, старые раны, увлечение алкоголем, медицина восемнадцатого столетия. Скажем прямо, даже с рукой и ногой у него не было шансов. А если уже совсем честно, то и в молодости, в самом расцвете, он едва ли одолел бы двух сильных и рослых мужчин.
Свистулькин, предаваясь пустым сожалениям, давно миновал Грязную улицу. Подле забора строящегося нового здания Знаменской церкви офицеров ожидали сани. Заговорщики расселись по экипажам, еще раз раскланялись и разъехались в разные стороны.
Кузьма Степанович напоследок внимательно рассмотрел преступников, сани и лошадей. Взял извозчика. Редкая расточительность при его финансах! Еще и не торговался. Он торопился в тайную экспедицию Сената – политический сыск тогдашней России. Свистулькина, конечно, коробило при одной мысли о доносе – поступке, недостойном дворянина и офицера, но делать нечего. Долг и присяга.
На входе в Сенат Кузьма Степанович встретил неожиданное препятствие. Парадную дверь охраняли богатыри-кавалергарды – сверкали начищенные кирасы. Выслушав Свистулькина, один из молодцев ухмыльнулся в огромные, чудесно подкрученные усы, второй и вовсе не удержался от смешка.
– Проспаться б вам, ваше благородие, – нахально заявил богатырь с волшебными усами.
Кавалергардов можно понять. Кузьма Степанович выскочил из дома как был – в затрапезном. Поверх ветхой и затертой сорочки накинута заношенная епанча неопределенного цвета от старого, еще потемкинского мундира. У Свистулькина была форма нового образца, очень пристойная, с двумя-тремя невыводимыми пятнами на белом сукне шинели и совсем незаметной дырочкой, прожженной на правом рукаве кафтана, но ее он сберегал для утренних походов в канцелярии. Кузьма Степанович был не особенно выбрит. Сложно справиться со щетиной, орудуя копеечной бритвой перед тусклым зеркальцем, имея в распоряжении одну только руку. Позволить же себе цирюльника даже через два дня на третий он не мог. Вдобавок, и это важнее всего, от Кузьмы Степановича попахивало водкой.
Очень скоро Свистулькин отчаялся прорваться и опять на извозчике двинулся прямо в Михайловский замок. Все повторилось. Караульные гвардейцы Семеновского полка встретили Кузьму Степановича недоверчиво, даже позволили отчетливые насмешки. Здесь уж Свистулькин решил идти до конца. Разговор пошел энергичный, и чем дальше, тем больше. Дело дошло до того, что геройского капитана, кавалера ордена Святого Владимира 4-й степени с бантом, которого сам Румянцев расцеловал под Кагулом в обе щеки и обозвал сукиным сыном, ветерана шести кампаний и пятнадцати сражений, не считая малых стычек, толкнули ружьем в грудь. Свистулькин отлетел на несколько шагов и сел в лужу. В самом прямом смысле. От унижения, обиды и бессилия он едва не заплакал.