Свиток желаний
Шрифт:
Даф, уплетавшая пирог с клубничным желе, не принимала участия в пикировке. За несколько дней, проведенных в доме у Мефодия, она уже привыкла к тому, что Зозо с Хавроном никогда не включают свой речевой аппарат на паузу и постоянно перемывают косточки всем знакомым и друг другу. Исключения составляют только редкие минуты, когда Эдя пыхтит с гантелями или Зозо хохочет в ванной в телефонную трубку.
Внезапно Даф подняла голову и прислушалась. Из комнаты, где остался Депресняк, ей почудился какой-то шум. Она бросилась туда. Адский котик, до того мирно глодавший железную
– Депресняк, остынь! Кыш, брысь, фу! – закричала Даф, мешая все в одну кучу.
Схватив кота за ошейник, Даф с немалым трудом оттащила его в сторону. Депресняк шипел и вырывался у нее из рук.
По полу удрученно каталась большая голова, мягкая и лысая. Когти Депресняка прочертили на ней глубокие борозды. Крови не было. Похоже было, что внутри голова сделана из плохо пропеченного теста или из чего-то подобного. Как голова оказалась в квартире, Даф не представляла.
Голова подкатилась к ногам Дафны и остановилась. Один ее глаз смотрел в пол, другой, с вывернутым веком, – в потолок.
Губы головы зашевелились:
– Даф! Я в беде. Мне нужна твоя помощь! Следуй за этой головой. Она подскажет тебе, где меня найти. Прости, что послал такого странного гонца. Другого не было. Мефодий.
– Мефодий? Тебя послал Мефодий? Это он тебя сделал и оживил?
Голова не отвечала. Лишь вывернутое веко подрагивало.
Даф попыталась настроиться на Мефодия и ощутить его телепатически – она это умела, в конце концов, именно она была его хранителем в лопухоидном мире, а кто как не хранители имеют право проникать во всеобщее. Времени было в обрез. Мягкая голова прыгала у входа, упорно игнорируя Депресняка, который пытался броситься на нее.
Даф нервничала, и связь все время прерывалась. Она сумела только уяснить, что в данный момент Мефодий тоже несется куда-то. Перед его глазами прыгают дома и проносятся, рассыпаясь горохом, чьи-то удивленные лица. Он запыхался, устал и не то догонял кого-то, не то от кого-то убегал.
Голова выкатилась в коридор и оттуда, через распахнувшуюся мистическим образом входную дверь, на лестницу. Даф едва успела схватить рюкзачок с флейтой и зажать под мышкой вырывающегося Депресняка. Ну а дальше… дальше ей ничего не оставалось, как кинуться за головой.
Голова резво прыгала по ступенькам, не жалея ни лба, ни носа. На поворотах ее большие дряблые уши звякали о перила. У Даф с ее хорошим музыкальным слухом и сложным ассоциативным рядом этот неприятный дребезжащий звук пробуждал в памяти запах склизкого минтая, который приклеивается к сковороде, и она морщилась.
Заросшие кожей веки косились на Даф, проверяли, на месте ли она, и голова вновь начинала свои футбольные прыжки. Депресняк рвался расправиться с ней, выкручивался из рук и едва не придушил себя ошейником.
Мягкая голова бодро катилась по асфальту Большой Дмитровки. Она то мелькала в толпе, то оказывалась
Буслаев бежал. Лавировал в толпе. То прижимался к стенам, то выскакивал на дорогу, огибая множество лопухоидов, которые с пингвиньей важностью двигались из невнятного пункта А в другой, еще более невнятный пункт В.
У доброй трети из них отсутствовали эйдосы. Это Мефодий, у которого при появлении головы включилось истинное зрение, видел совершенно точно. И, несмотря на то, что эйдос был размером с песчинку, в груди у таких людей зияла огромная, едва ли не с кулак, дыра. У некоторых рядом с дырой можно было обнаружить игривый флажок: «Здеся был суккуб Адольфий» или «Комиссионер Мариокак лапку приложил!». Флажок этот был нематериален, для самого лопухоида незаметен, однако явно собирался остаться с ним до самой смерти.
Встречалось среди лопухоидов немало таких, эйдосы которых – хотя и имелись в наличии – заплыли жиром. Причем часто даже и у тех, кто выглядел внешне поджаро или даже спортивно. От физического состояния тела эйдосы явно никак не зависели. Свечение таких эйдосов пробивалось сквозь жир едва-едва, точно какой-то циник засунул маленькую, от елочной гирлянды, лампу в кусок свежего сала. Захлебнувшись в жиру, такие эйдосы в ближайшее время должны были погаснуть, если, конечно, цепкая лапка комиссионера не ухватит их прежде, вставив взамен кокетливый флажок: «Ку-ку от суккуба Брюши!»
А Мефодий все мчался за головой. Он бежал так давно, что мысли у него путались и там, где раньше были мысли, теперь остался один бег. Порой, выдохшись, он переходил на быстрый шаг и, устыдившись своей слабости, устыдившись, что этим предает Даф, вновь начинал бежать. «Я… иду… к тебе… на помощь, Дафна!» – повторял он, и каждое слово приходилось на выдох.
Клерки. Туристы. Толпа. Машины. Светофоры. Витрины. Синие квадраты с номерами домов. Все смешалось и вертелось, точно подброшенная карточная колода. Раза три Мефодий терял голову из вида, и тогда лишь интуиция вела его дальше.
Но и голова, ощутив, что оторвалась, замедляла свои вздорные прыжки. Потерять Мефодия не входило в ее планы, а вот вымотать, лишить сил и дыхания – почему бы и нет? Тут, пожалуй, было над чем задуматься.
Наконец голова свернула с Большой Дмитровки в невзрачный переулок и долго петляла по подворотням и дворам. А потом вдруг пошли заборы. Голова с места перемахивала их безо всякого напряжения. Мефодий же один раз измазал руки солидолом, в другой же – в ладонь ему впились колючки проволоки, которой кто-то, с любовью и заботой о человечестве, обмотал вполне благонадежный с виду заборчик.