Свобода и любовь (сборник)
Шрифт:
В то лето они снова пережили «весну любви». Видались много, часто, но всегда неизменно на людях. И в этом была своя особая, скрытая прелесть, обострявшая желания, окрашивающая тревожной надеждой, сладкой мукой ожидания каждый новый начинающийся день… Были краденые, беглые пожатия руки, спешные, много говорящие взгляды, были полуулыбки, слова, которые понимали они одни, было томление от непрерывной близости и невозможности утоления…
Зато как много, как хорошо говорилось о работе,
А ночи – ночи на их балконе, загадочные огни далекой деревни, эта вода, в которой купались лунные лучи…
Пусть на балконе и жена его, и чужие, ненужные люди… Разве они их чувствовали, сознавали?
Были только они и только эта знойная чаровница – южная летняя ночь…
Откинется Наташа на плетеное кресло, закроет глаза и ясно, отчетливо ощущает, что он здесь, близко… Стоит лишь протянуть руку. Но протянуть руки не смеет. А желание растет, волнует. Знает, чует, что и он весь тянется к ней, томится… Откроешь глаза и под лунным лучом поймаешь его краденый взгляд, улыбку…
Засмеешься… От счастья, от полноты счастья, которому нет слов, нет выражения…
Сидишь до полуночи. Говоришь. Молчишь. Споришь. А душа трепещет, ликует… И ждет, и верит, что впереди только счастье… только новые радости…
Ну, пора и домой.
Вздохнет Наташа, не потому, что грустно, а просто от полноты радости, и начнет прощаться…
– Мы вас проводим.
Провожают гурьбою по молочно-белой от лунного света дороге. Он тут. Близко. Чуть касается плечом. И это беглое прикосновение волнует и радует, как ни одна изощренная ласка наедине.
У калитки гостиницы прощание. Лишнее пожатие руки, и снова беглый, говорящий обмен улыбками…
Навстречу Наташе из гостиницы несутся знакомые звуки «Хайоваты». Молодежь танцует.
Сквозь листву сада Наташа видит, что окна в зале гостиницы широко распахнуты и что там «импровизированный бал». Мелькают оживленные, раскрасневшиеся юные личики… Светлые платья. Раскатистый смех. И настойчиво повторные звуки «Хайоваты». И милая рожица братишки. Рожица детская, но в крахмальном воротнике и галстуке.
И весь он взволнованно-счастливый, влюбленный в свою «даму» с пышным бантом в косичке. У ней вздернутый носик и лукавые глазенки. Она знает, что в нее «влюблены», и она чувствует себя «женщиной».
Наташа долго стоит в саду под окнами. Ей сейчас не хочется быть на людях. Сердце слишком полно. А ночь так дивна, так неповторимо хороша… Взмахнуть бы крыльями и полететь туда, в то темное, зовущее, звездное небо… Или побежать с горы, быстро-быстро… До самого их дома, вбежать и броситься ему на шею… Или…
Глупые, смешные, сладко-волнующие, необдуманные, обрывочные мысли, желания…
Пахнет
За ярко освещенными окнами гостиницы кружатся, движутся, сливаются… И знакомо-повторно звучит в ушах радующий мотив «Хайоваты».
Короткое, красочное лето. Короткое, далекое, как сон…
Неужели только тогда и было счастье?! Неужели больше не было радости, настоящей, трепетной, подъемной?
Наташа силится вспомнить. Но, вспоминая, морщится. Память подсказывает только больное, мучительное… Часы обид, часы страданий.
И вдруг просияла.
Вспомнила, вспомнила!..
Это было весной. Она писала тогда свою последнюю большую работу. Писала лихорадочно, без отдыха, до самозабвения.
И вдруг его телеграмма.
На этот раз она полетела на свидание с ящиком книг. И поселилась почти за городом, в детской комнате, заслоненной от мира цветущими акациями. Теперь она не сидела часами, ожидая его неожиданных набегов, она работала спешно, с увлечением. И когда он приходил, ее щеки горели, а в глазах был «писательский туман».
Тогда, в тот месяц, было счастье. Что давало счастье – его любовь? Или… или ее писание? Тогда не думалось, не спрашивалось. Было просто хорошо, подъемно, радостно… И бытие ощущалось всеми фибрами, радостно, как бывает только в юности, в детстве…
Ночью она вставала, чтобы распахнуть окно. Пахло акациями. Луна рисовала сквозь листву причудливые узоры на полу, на столе с неубранной чайной посудой…
И казалось: жаль уснуть, жаль перестать ощущать эту переливающуюся от сердца радость.
Особенно памятна ночь незадолго до ее возвращения оттуда, душная, знойная.
Наташе казалось, что только в эту ночь, залитую зелеными тенями, пропитанную сладковатым запахом акаций, она поняла, что такое вершина человеческого счастья, достижения… Что такое «бытие»…
Наташа, перегнувшись из окна, потянула к себе перистую ветку акации и сорвала пахучую, нежно-белую гроздь.
Ах, хорошо, вкусно… Сладко.
Хотелось засмеяться, хотелось потянуться, хотелось разбудить Сенечку и сказать ему, как она любит его, как она счастлива…
И Сенечка неожиданно проснулся.
– Наташа… Где же ты?
– Сенечка, милый… Какая ночь!.. А эти цветы… Сенечка, ты слышишь, какой аромат? – Она склонилась над ним, неся гроздь акации.
– Слышу. Это как аромат твоей души… Нежный и пьянящий.
И губы его коснулись ее пальцев, несущих цветы акации.
И Наташе показалось, что от счастья задрожало и куда-то поплыло ее сердце…
Нет, была не одна боль в прошлом, было и счастье, ценное, неповторимое хрупкое счастье.